География.

Прибалтика — мир гармонии

Все, кто когда-нибудь был в Прибалтике, говорят, что в этом удивительном крае есть все — дивное умиротворение природы, мягкая красота просторных полей и дремучих лесов, величие современных мегаполисов и колорит маленьких деревушек. Вы полюбите этот край с первого взгляда и навсегда!

Прибалтика — ее прекрасные просторы

Природа этого дивного края покоряет воображение. Все туристы запоминают ее простую гармоничную красоту. В памяти остаются просторы лесов Куршской косы, пески дюн, синева морских глубин, а еще — бескрайнее небо и приятный морской бриз. Каждая из стран Прибалтики уникальна и неповторима, хотя изначально туристам они кажутся очень похожими. Знакомясь с особенностями каждой страны, вы увидите, насколько самобытна и очаровательна каждая из них.

Что нужно знать перед поездкой в Прибалтику?

Для путешествия в эту страну необходимо оформление визы. Для этого вам понадобится справка с места работы, паспорт, фото, загранпаспорт, страховка.

Климат в Прибалтике достаточно разнообразный, не смотря на то, что протяжность региона всего 600 км. Так, в Друскининкане «майская» погода начинается в начале апреля. На западном побережье и островах очень видно влияние морского климата. Температуры в разных регионах также существенно отличаются. В феврале на о. Сааремаа — 3°С, в то время как в Нарве — 8°С. Летом (в июле) температура на континенте и островах составляет около 17°С. В западных регионах обычно температура на несколько градусов ниже. Влажность в регионе составляет от 470 мм (приморские равнины) до 800 мм (Видземская возвышенность).

В Литве более контрастные перепады, поскольку морской климат не оказывает сильного влияния. Зимняя температура в среднем составляет от —2° до —5°С, а летняя — 20-22°С..

Интересно и географическое расположение региона, ведь он является центром Европы. Самая высокая гора носит странное название СуурМунамяги. Она, конечно не единственная. В Прибалтике существует несколько возвышенностей, таких как Видземская, Жемайтийская и Курземская. Они сменяются раздольными равнинами и изворотливыми лентами рек. Возможно, вас заинтересуют эти природные достопримечательности.

Лечение в Прибалтике

Этот регион славится своими SPA-салонами и санаториями. Минеральные воды, приятный климат, но, главное — лечебные грязи, создают прекрасные условия для оздоровления в этом целебном крае. Так, в Эстонии славятся сульфидно-иловые грязи в Икла и Хаапсалу, обогащенные органичными веществами и минеральными солями, и сапропелевые грязи в Вярске и лечебницах Юрмалы.

Достопримечательности Прибалтики

Все страны Прибалтики способны обеспечить насыщенный интересный отдых. В санаториях вы сможете расслабиться и оздоровиться, на пляже — погреться в мягких лучах солнца, в городах — увидеть множество достопримечательностей. Ведь все страны богаты многовековой историей.

Эстония, Литва и Латвия заслуживают отдельного описания.

Литва — эмоциональная яркая страна, и население в ней такой же. Умиротворенная благодать природы, исторические памятники и янтарь — вот три основные достопримечательности в этой стране. Здесь вы сможете увидеть прекрасные памятники архитектуры Вильнюса, посетить творческую столицу Каунас, насладиться уютом приморских городков Паланга и Клайпеда, лицезреть великолепный край озер Тракай и прогуляться по Куршской косе — очень живописному месту. Сходите в Музей янтаря, Национальный музей Литвы, Литовский Художественный Музей и Дворец Радвилов. А между экскурсиями обязательно зайдите на обед в местное кафе и попробуйте жемайчу, ведерей и цеппелиней.

Литва — одно из самых древних государств Европы, поэтому и история этого края богата и непосредственна. В современной стране прекрасно уживаются мегаполисы с развитой инфраструктурой и памятники архитектуры и скульптуры, целебные минеральные источники и зеленые леса. Вас обязательно покорит своеобразная природа этого дивного края.

Латвия — прекрасная жемчужина Прибалтики. В этой прекрасной стране вы увидите старинную архитектуру Риги, отдохнете на пляжах Юрмалы, сможете поучаствовать в одном из многочисленных фестивалей. Возможно, вас заинтересует классическая музыка — тогда обязательно сходите в Домский собор. Если отдаете предпочтение архитектуре — обязательно прогуляйтесь до церкви Св. Петра, с площадок которой открывается умопомрачительный вид на Старый город.

А еще в этом удивительном крае вы увидите прекрасные озера, девственные сосновые леса и просторные поля. Дивное очарование местной природы не оставит никого равнодушными.

Эстония — это неповторимая размеренность. Порой кажется, что она царит здесь всюду. Практичный, рассудительный, спокойный народ. Из-за своей необычности многим эта страна кажется загадкой. В этом спокойном мире вы сможете увидеть старинные замки, прогуляться по узким средневековым улочкам или большим проспектам Таллина, посетить остров Саарем. Последний обязательно понравится ценителям природных красот. Одна вечерняя прогулка по Таллину — достаточная причина для путешествия в Эстонию.

В этой стране можно увидеть все — маленькие колоритные кафе, фешенебельные отели, уютные улочки, булыжные мостовые, старинные храмы, замки, поместья и великолепная прелесть местной природы.

Природа и животный мир Прибалтики

Описать красоту местной природы очень сложно словами. В стране 3000 озер вы найдете живописные пейзажи, дремучие леса, стремительные реки. Национальные парки трепетно охраняются. Прибалтику по праву можно назвать зеленым регионом. Около 40% территории занимают хвойные и лиственные леса. В них можно найти массу интересных диковинок — грибы, ягоды, зверей.

Самое большое озеро в Латвии — Лубанс, самое глубокое — Дридзис, в Литве самое красивое озеро — Друкшяй, а самое глубокое — Таурагнас. В Эстонии самое большое озеро поистине огромно — его площадь 266 кв. км. Реки Прибалтики также могут удивить — прекрасная Западная Двина, полноводный Неман, в водах которых водится больше 70 видов рыб.

И, конечно, нельзя не упомянуть о Балтийском море. Не слишком глубоководное, соленое, но невообразимо красивое и теплое. Мягкий шелковый песок, шикарные просторные пляжи, оборудованные всем необходимым. Самая высокая температура воды в Куршском заливе. Наиболее известные курорты — Паланга, Юрмала и Пярну. Самой большой береговой линией славится Эстония.

Все страны интересны, все неординарны. Откройте для себя удивительный мир Прибалтики вместе с Клубом Кайлас!

10 марта 1725 г. Санкт-Петербург хоронил Петра Великого. Это была грандиозная, невиданная ранее церемония, участники и зрители которой были подавлены мрачной красотой происходящего. Траурные звуки множества полковых оркестров, глухой рокот барабанов, слаженное пение нескольких сот певчих, плач тысяч людей, звон колоколов - все это периодически заглушалось пушечными выстрелами, следовавшими один за другим с паузой в одну минуту на протяжении нескольких часов. Это был как бы исполинский метроном, внушавший присутствующим, по словам архиепископа Феофана Прокоповича - участника и летописца похорон, - "священный ужас".
Но разглядывая печальное шествие, траурные одежды, красочные гербы и флаги, опытный глаз французского посланника Ж.-Ж. Кампредона не мог не заметить одной важной детали: внук Петра I, единственный мужчина дома Романовых великий князь Петр Алексеевич следовал в процессии лишь на восьмом месте, после императрицы Екатерины I, ее дочерей Анны и Елизаветы, а также дочерей старшего брата покойного императора, Ивана, Екатерины и Прасковьи. И что больше всего возмутило знатоков протокольных тонкостей - это то, что 9-летний внук Петра I, прямой потомок московских царей, шел даже после двух сестер Нарышкиных и жениха старшей дочери Петра, Анны Петровны, - голштинского герцога Карла-Фридриха.
Подобная расстановка участников траурного шествия, конечно, не была случайной, как и то, что великому князю не нашлось места среди ближайших родственников покойного во время церемонии погребения в Петропавловском соборе: юный Петр Алексеевич стоял вдали от императрицы и ее дочерей. Все это должно было демонстрировать те политические реальности, которые возникли после дворцового переворота в ночь смерти Петра, с 28 на 29 января 1725 года. Тогда в Зимнем доме, у еще не остывшего тела преобразователя России произошла острая политическая схватка. В жестоком споре столкнулись две группировки знати: родовитая аристократия ("старые бояре" донесений иностранных дипломатов) и "новая знать", выдвинувшаяся из низов благодаря своим способностям и симпатиям царя-реформатора, ценившего знатность, как известно, "по годности". Борьбу, которая, к счастью, не вылилась в кровопролитие, обостряло то обстоятельство, что Петр умер, не оставив завещания.
"Бояре" - Долгорукие, Голицыны, П. Апраксин, Г. Головкин, А. Репнин - настаивали на кандидатуре великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего в 1718 г. в застенке царевича Алексея. За ними была традиция передачи престола по мужской линии от деда к сыну и далее к внуку. Но за "худородной" новой знатью - А. Меншиковым, П. Ягужинским, П. Толстым, - предлагавшей возвести на престол вдову императора, Екатерину Алексеевну, - вчерашнюю "портомою" и кухарку, было нечто более весомое, чем традиция: оружие, деньги, сила окружавших дворец гвардейцев, горой стоявших за матушку- государыню, боевую подругу обожаемого императора. Их давление, угрозы расправы с несогласными повлияли, в конечном счете, на решение собравшихся во дворце сановников: императрицей была провозглашена Екатерина. "Бояре", а вместе с ними и их кандидат, великий князь Петр, были отодвинуты от престола, что и отразилось в протоколе похоронной церемонии.

Родители Петра II Алексей Петрович и София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская

Мария Меншикова

Евдокия Лопухина

Екатерина Долгорукова

В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 г., в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть. Больше всего от дум о ближайшем будущем должна была болеть голова у светлейшего князя А. Д. Меншикова, фактического руководителя государства при Екатерине I. Несмотря на сопротивление и интриги своих многочисленных недругов у подножия трона - генерал-прокурора П. И. Ягужинского, зятя царицы герцога Карла-Фридриха, тайного советника графа П. А. Толстого и других, - он уверенно и спокойно вел государственный корабль: кредит доверия к нему Екатерины, которая была многим ему обязана, был беспределен. Болезнь императрицы, особенно усилившаяся весной 1727 г., вынуждала светлейшего думать о необходимых для сохранения власти и влияния превентивных мерах.
Сведения о некоторых замыслах Меншикова стали известны во второй половине марта - начале апреля 1727 года. Тогда Петербург заговорил о намерении светлейшего выдать одну из своих дочерей (позже уточнили - старшую, Марию) за великого князя Петра Алексеевича. Для всех участников борьбы за власть и наблюдателей стало ясно, что Меншиков хотел породниться не просто с великим князем, а с наследником престола, будущим императором.
Можно поражаться энергии, настойчивости Меншикова, проявленным им в это время. Интриги, репрессии, запугивания, уговоры, предательство - весь ареснал закулисной борьбы за власть был использован светлейшим для достижения того, что казалось ему вершиной счастья для 53-летнего мужчины: стать тестем послушного его воле юного царя, генералиссимусом и, конечно, обладателем все новых и новых богатств, земель, крепостных, звезд, орденов, золота и бриллиантов. То, что в центре своей последней придворной игры Меншиков поставил именно фигуру великого князя Петра, случайным не было. В его силах было, например, женить своего сына Александра на второй дочери Екатерины I, Елизавете, а затем добиваться ее воцарения. Но он этого не сделал, так как прекрасно чувствовал обстановку, которая явно складывалась в пользу внука Петра Великого.
Уже в 1725 г. французский посланник, вслед за другими наблюдателями, писал, что императрица беззаботно веселится, "а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича"1. Конечно, непривычному к российскому застолью французскому посланнику "тайные сборища" могли показаться чуть ли не заговором. Но его, очевидно, не было. Зато имелось то, что Меншиков учитывал: у Петра, в отличие от многих возможных кандидатов на престол, было бесспорное право наследовать власть своего деда, к его фигуре приковывалось внимание всех обиженных и недовольных порядками времен петровских реформ, в надежде, что с приходом к власти сына царевича Алексея должно "полегчать". К тому же поражение сторонников великого князя в 1725 г. не было полным, и "бояре" представляли серьезную политическую силу, с которой Меншиков не мог не считаться. Уже в 1726 г. было замечено, что светлейший "ласкал" родовитую знать. Благодаря ему князь М. М. Голицын стал генерал-фельдмаршалом, а Д. М. Голицын - членом образованного в феврале 1726 г. высшего правительственного учреждения - Верховного тайного совета.
План Меншикова был крайне недоброжелательно встречен в кругу его сподвижников по возведению на престол Екатерины. Понять их можно - Толстой, главный следователь по делу отца великого князя, понимал, что означает для него приход к власти сына казненного царевича. Не могло быть иллюзии относительно будущего и у других мелкопоместных и безродных "птенцов гнезда Петрова", которых бы оттеснили от престола родовитые и обиженные на них потомки бояр. Толстой, как и генерал-полицмейстер А. Девьер, генерал А. Бутурлин, знали, что за ветеранов январского переворота их старый товарищ Меншиков не вступится. В итоге, против светлейшего начинает сколачиваться заговор.
Однако Меншиков опередил Толстого и его единомышленников и нанес молниеносный удар: они были арестованы, подвергнуты пытке, а затем обвинены в заговоре против императрицы и интригах с намерением помешать женитьбе великого князя на Марии Меншиковой. И в день своей смерти, 6 мая 1727 г., Екатерина, идя навстречу желанию светлейшего, подписала суровый приговор заговорщикам, а также завещание, так называемый Тестамент, который содержал два самых важных для Меншикова пункта. Первый из них гласил: "Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором" (наследником), а согласно второму пункту, императрица давала "матернее благословение" на брак Петра с дочерью Меншикова. До 16-летия монарха государство должно было управляться регентством, в которое входили дочери Екатерины, ее зять Карл-Фридрих, сестра царя Наталья и члены Верховного тайного совета.
Это была явная уступка со стороны светлейшего, который тем самым как бы гарантировал будущее благополучие дочерей Екатерины. Впрочем, вскоре стало ясно, что эта уступка была временной и формальной. Меншиков сразу показал, что его роль в системе управления империи отныне становится исключительной. Это было подтверждено присвоением ему высшего воинского звания генералиссимуса и высшего военно-морского звания полного адмирала. А 25 мая Феофан Прокопович обручил 12-летнего императора и 15-летнюю княжну Марию Меншикову, ставшую официально "обрученной Его императорского величества невестой-государыней".
В этой ситуации Петр по-прежнему фигура в игре других людей. С первых дней своего царствования юный император находился под присмотром светлейшего и его родственников. Для удобства контроля Меншиков переселяет мальчика, как бы на время, до завершения строительства царской резиденции, в свой дворец на Васильевском острове. Судя по "Повседневным запискам", которые вели секретари светлейшего, в первый раз Петр ночевал у Меншикова 25 апреля, то есть еще до смерти Екатерины, а уже после воцарения в Меншиковский дворец были перевезены с Адмиралтейской стороны все царские вещи и мебель. Бросив все государственные дела, светлейший все свое время уделял царю; он разъезжал с мальчиком по городу: на верфь, в конюшню, отправлялся также за город на охоту, часто обедал с ним2.
Большие надежды возлагал Меншиков на назначенного им обер-гофмейстером, главным воспитателем царя, вице-канцлера А. И. Остермана, которого очень высоко ценил как интеллектуала, исполнительного и послушного человека. Весной 1725 г. он говорил о нем прусскому посланнику Г. Мардефельду: "Остерман - единственно способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен"3. Как показали дальнейшие события, светлейший плохо знал Остермана.
Вероятно, и дальше Меншиков воспитывал себе "ручного императора", если бы в середине июля его не свалила болезнь, длившаяся пять-шесть недель. Но именно их-то и хватило, чтобы прежде послушный и тихий мальчик глотнул свободы, сошелся с людьми, которые, исполняя любое его желание, сумели довольно быстро настроить его против генералиссимуса. И в этом особую роль сыграл столь "боязливый" Остерман. Он сумел тонко развить недовольство юного императора своим зависимым от воли светлейшего положением, направить это недовольство в нужное русло. А о том, что такое недовольство у мальчика было, свидетельствуют донесения иностранных дипломатов, которые видели, как Петр пренебрегает обществом своей невесты, как он тяготится опекой Меншикова.
Развязка наступила в конце августа - начале сентября 1727 г., когда Меншиков поправился. Поначалу он не придал значения демонстративной дерзости прежде послушного царя. Даже живя вдали от Петра, находившегося в Петергофе, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком всегда был его человек - Остерман. Письма обер-гофмейстера успокаивали, усыпляли светлейшего. 21 августа Остерман написал Меншикову притворно-веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где тот поправлялся после болезни: "Е. и. в. писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорским высочеством (сестрой Петра Наталией Алексеевной. - Е. А.) любезно кланяются.."4. Между тем наступил последний и решающий этап борьбы с Меншиковым. Сам светлейший понял, что Остерман его предал, когда было уже поздно: в начале сентября царь подписывает несколько указов, которые лишают "полудержавного властелина" власти, значения, а потом и свободы.
Конечно, не юный император придумал указы о переезде двора с Васильевского острова, о неподчинении распоряжениям Меншикова, о его домашнем аресте, о замене верного генералиссимусу коменданта Петропавловской крепости. Ранее Меншиков, игнорируя "Тестамент", использовал именные указы царя для своих целей. Теперь этот законодательный бумеранг вернулся к светлейшему. В серии подписанных Петром II в начале сентября 1727 г. императорских указов отчетливо видна опытная рука воспитателя Петра, Андрея Ивановича Остермана, довершившего свое дело специальной запиской о судьбе Меншикова, которую 9 сентября 1727 г. в присутствии царя обсудил Совет. А на следующий день Меншиков начал свой последний путь из Петербурга...
Было бы ошибкой думать, что время Меншикова сменилось временем Остермана. На первый план вышел новый фаворит, державшийся раньше в тени, - князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он был на семь лет старше царя, и можно себе представить, что означала компания 19-летнего "знающего жизнь" юноши для 12-летнего "царственного отрока". Князь Иван довольно рано втянул мальчика во "взрослую" жизнь, в "истинно мужские" развлечения и весьма преуспел в этом.
Ровесник цесаревны Анны (родился в 1708 г.), Долгорукий в отличие от многих своих сверстников с ранних лет жил за границей - в Варшаве, в доме своего деда, выдающегося петровского дипломата князя Г. Ф. Долгорукого, а затем - у дяди, князя Сергея Григорьевича, сменившего престарелого отца на посту посланника в Польше. Вернувшись в Петербург, князь Иван получал уроки у Генриха Фика, крупного деятеля петровской государственной реформы. Но, как показали последующие события, жизнь за границей, уроки знаменитого государствоведа мало что дали юноше. В 1725 г. он был назначен гоф-юнкером захудалого двора великого князя Петра Алексеевича и вряд ли мог рассчитывать на успешную придворную карьеру, если бы не превратности судьбы его повелителя.
Значение Долгорукого для Петра без труда разгадал уже Меншиков, который постарался запутать Ивана в дело Толстого и Девьера и добиться у Екатерины I отправки его, в наказание, в полевую армию. Но во время болезни Меншикова летом 1727 г. князь Иван оказался возле Петра и немало способствовал свержению светлейшего.
С тех пор Долгорукий не покидал своего царственного друга. Особенно усилилось влияние его после переезда двора в Москву в начале 1728 года. Клавдий Рондо, английский резидент, писал, что ближе князя Ивана у царя нет никого, он "день и ночь с царем, неизменный участник всех, очень часто разгульных, похождений императора". Испанский посланник де Лириа дополняет: "Расположение царя к князю Ивану таково, что царь не может быть без него ни минуты: когда на днях его (Ивана. - Е. А.) ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, Е. ц. в. спал в его комнате"5. Князь Иван показал себя тщеславным, недалеким, необязательным и слабовольным человеком. Не способный на серьезные поступки, ветреный, он целиком тратил себя на гульбу и питие или как тогда говорили, на "рассеянную жизнь", участником которой он делал и императора.
Хотя влияние князя Ивана на Петра II было весьма сильным, юный император не был заводной игрушкой в его руках. Всем предыдущим воспитанием Петр был предрасположен к той безалаберной жизни, в которую он был втянут легкомысленным фаворитом. Судьба императора была печальной. Рожденный 12 октября 1715 г. в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты-Христины-Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталия (родилась в 1714 г.), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.
Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с "московским варваром" не состоится. В письме деду, герцогу Антону-Ульриху, в середине 1709 г. она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как "оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости"6. Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром - победителем Карла XII - стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон-Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 г. и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.
Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом - острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 г. он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталия и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 г. дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги. После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 г. 11-летнего Петра и 12-летнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.
К тому времени, когда престол перешел к юному Петру, его характер уже достаточно устоялся и не предвещал подданным в будущем легкую жизнь, С особым вниманием за развитием Петра наблюдали австрийские дипломаты, заинтересованные в превращении юного племянника австрийского императора в полноценного правителя дружественной державы.
Однако они не могли сообщить в Вену ничего утешительного. На них, как и на других наблюдателей, Петр не производил благоприятного впечатления.
Жена английского резидента, леди Рондо, писала в декабре 1729 г. своей знакомой в Англию: "Он очень высокий и крупный для своего возраста: ведь ему только что исполнилось пятнадцать (ошибка - 12 декабря 1729 г. Петру исполнилось 14 лет. - Е. А). У него белая кожа, но он очень загорел на охоте (загар в те времена считался вульгарным отличием простолюдина от светского человека. - Е. А.), черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного"7. О "жестоком сердце" и весьма посредственном уме Петра, ссылаясь на слова сведущих людей, писал еще в 1725 г. Мардефельд.
Знакомые с нравами юного царя замечали в его характере многие черты, унаследованные им от деда и отца, людей очень нелегкого для окружающих нрава. "Царь, - пишет саксонский резидент Лефорт, - похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет". В другой депеше он уточнял: "Петр "себя так поставил, что никто не смеет ему возражать". Почти то же сообщал в Вену и граф Вратислав - посланник цесаря: "Государь хорошо знает, что располагает полной властью и свободою и не пропускает случая воспользоваться этим по своему усмотрению". Английский резидент писал о свойственном юноше непостоянстве, а французский посланник отмечал в характере царя заметные признаки "темперамента желчного и жестокого"8. Власть, как известно, кружит головы и людям сложившимся и немолодым. А что говорить о мальчишке, которому казалось, что именно он своею властью низверг могущественного Меншикова. Льстецы не преминули подчеркнуть, что он тем самым "освободил империю свою от ига варварского".
По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого, внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным - жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 г. Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что "время приспело учить внука нашего"9. Но занятия начались лишь в конце 1723 г. или даже позже и оборвались в 1727 г., когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.
Вице-канцлер Остерман, ставший главным воспитателем царя весной 1727 г., был, конечно, лучше, чем воспитатель царевича Алексея А. Д. Меншиков, бестрепетно подписавший в 1718 г. смертный приговор своему воспитаннику. Но Андрей Иванович не был для мальчика тем, кем был для цесаревича Павла Петровича Н. И. Панин: подлинным учителем и другом. Впрочем, составленная Остерманом программа образования царя была по тем временам неплохой. Она включала изучение древней и новой истории, географии, картографии, оптики, тригонометрии, немецкого и французского языков, а также музыки, танцев, начал военного дела. И хотя режим обучения был весьма щадящий - много перерывов, занятий стрельбой, охотой, бильярдом, - усвоить основы наук было вполне возможно.
Феофан Прокопович, главный эксперт по духовному развитию, сочинил особую записку: "Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?" На бумаге все было хорошо и гладко, в жизни же - все иначе. Наиболее емко систему воспитания Петра охарактеризовал австрийский посланник Рабутин, писавший в 1727 г.: "Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы и государь все более и более привыкает к своенравию"10. Так это было и позже, в Москве. Остерман постоянно маневрировал, стремясь удержаться в воспитателях - должности весьма престижной при юном царе, и достигал он этого тем, что старался не раздражать воспитанника большой требовательностью в учебе.
Вице-канцлер был активным и обремененным делами политиком. Крепко держась за кормило власти, он думал не о том, как лучше подготовить юношу к тяжкому поприщу властителя великой империи, а о своих, не всегда бескорыстных, интересах. Вот что писал он Меншикову в 1727 г.: "За его высочеством великим князем я сегодня не поехал как за болезнию, так и особливо за многодельством, и работаю как над отправлением курьера в Швецию, так и над приготовлением отпуска на завтрашней почте и, сверх того, рассуждаю, чтобы не вдруг очень на него налегать". Б. -Х. Миних вспоминал, что Остерман виделся с царем "лишь во время утреннего туалета, когда тот вставал, и по вечерам, после возвращения с охоты"11.
Последствия педагогики, "чтоб не вдруг очень на него налегать", были печальны. Юноша подчеркнуто почтительно обращался со своим нестрогим учителем, а за его спиной, в компании Долгоруких, потешался над Андреем Ивановичем. Успехов в освоении знаний у юного императора не было. Австрийские дипломаты очень печалились, что на аудиенциях царь не говорит с ними по-немецки и только кивает головой, делая вид, что все сказанное понимает. Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности. "Охота, - пишет Рондо в августе 1728 г., - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)". Если не большую, то значительную часть своего царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.
Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: "Быть по тому, Петр", "Отпустить. Петр." на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже 12 верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 г. Петр и его свита сворой в 600 собак затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведей12.
Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 г., взятые наугад из донесения де Лириа: "24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты...; 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять...; 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Голштинской (Анны Петровны. - Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы...; 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что воротится на этой неделе,..; 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях". Ничего не изменилось и через год, в 1729 г.: "11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города...; 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой...; 8 августа. Царь все наслаждается охотой..."13.
В феврале 1729 г. дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что "при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякого дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Е. в. отправляется и большая часть его министров"14. Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле - августе 1729 г. он был на охоте непрерывно 55 дней. Это был своеобразный рекорд - обычно царь находился на охоте по 10, 12, 24, 26 дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за 20 месяцев 1728 - 1729 гг. Петр провел на охоте восемь месяцев15.
Не без отчаяния де Лириа обращался в Мадрид с просьбой отозвать его из Москвы: "Кажется, что я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда... Повторяю вам, что уже говорил несколько раз, - достаточно и даже больше, чем достаточно иметь здесь секретаря или по крайней мере резидента"16. Англичане так и делали, полагая, что Россия утратила свое место в мире. О том же писал в Вену граф Вратислав. Остерман и австрийские дипломаты пытались даже, используя страсть Петра к охоте, чему-нибудь его научить. Предполагалось выписать из Вены опытного егеря-профессионала с тем, чтобы он попутно давал царю самые общие представления о природе и т. д. Но этот план оказался неосуществленным, как и план строительства под Москвой потешного военного городка, где юноша мог бы, подобно своему великому деду, обучаться военному ремеслу.
В приведенном выше представлении посланников Австрии и Испании канцлеру допущена неточность - с Е. в. отправлялась на охоту не большая, а меньшая часть министров. Остальные же сановники просто отдыхали. Де Лириа писал 27 сентября 1728 г.: "Царь уехал недель на шесть на охоту. Этим воспользовались все министры и даже члены Верховного совета, и барон Остерман тоже уехал на неделю или дней на десять (а уж прилежный Остерман слыл чрезвычайно трудолюбивым чиновником, работавшим и в праздники, и по ночам. - Е. А.). Поэтому мы здесь весьма бедны новостями"17.
При ознакомлении с журналами Верховного тайного совета, Сената или коллегий времен царствования Петра II возникает ощущение резкого замедления оборотов запущенной Петром Великим государственной машины. Заседания в высших учреждениях проводятся все реже, кворума на них часто нет, обсуждаемые вопросы второстепенны и даже ничтожны. Члены Совета уже ленятся ездить в присутствие и подписывают подготовленные секретарем протоколы дома. Долгих и частых, как при Петре, сидений или жарких обсуждений "мнений", как при светлейшем, нет и в помине.
Уже в годы правления Екатерины I проведение петровских реформ было приостановлено. Под влиянием объективных трудностей, возникших вследствие длительной Северной войны и тяжелых преобразований, а также спекулятивных соображений, правительство императрицы разработало программу сокращения государственных расходов на армию и аппарат управления, взялось за пересмотр налоговой, торгово-промышленной политики, некоторых важнейших аспектов внешнеполитической доктрины. К январю 1727 г. программа контрреформ была окончательно выработана и затем утверждена Екатериной I. Какое-то время после ее смерти, уже при Петре II, планы переустройства государственного хозяйства довольно активно осуществлялись, но после свержения Меншикова осенью 1727 г. наступило полное затишье. Сначала его объясняли трудностями переезда в Москву, а затем многие дела были попросту заброшены.
Флот, как сообщали в Верховный тайный совет из Адмиралтейства, "жестоко гнил", и если к кампании 1728 г. было подготовлено 24 корабля, то в 1729 г. в море вышло всего пять кораблей. Флот, как и недостроенная на берегу Невы столица, уже не был нужен новым правителям. Многочисленные уговоры, петиции иностранных дипломатов о возвращении двора в Петербург встречались в правительстве с неудовольствием, как будто закрепление России на балтийском побережье больше всего нужно было Австрии, Голландии или Испании. Исчерпав все возможные средства убедить царя вернуться в Петербург, де Лириа писал весной 1729 г.: "О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и о всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя"18.
Весь краткий период "тиранства" Меншикова (май - сентябрь 1727 г.) продемонстрировал, что "Тестамент" Екатерины I в части коллективного регентства оказался листком бумаги. Только указ 12 мая 1727 г. о присвоении Меншикову высшего звания генералиссимуса был подписан, кроме царя, всем составом регентства, начиная с Анны Петровны и кончая членами Совета. Все остальные официальные документы свидетельствуют, что коллективное регентство бездействовало, и Петр II почти сразу же стал ни в чем не ограниченным правителем, оставаясь, впрочем, инструментом, которым пользовался Меншиков. Именно ему было выгодно самодержавие мальчика- царя. Именем Петра светлейший давал распоряжения всем учреждениям, в том числе и Совету. После свержения Меншикова было решено как-то восстановить регентскую систему правления. Указом от 8 сентября 1727 г. предписывалось, что из Совета "все указы отправлены быть имеют за подписанием собственной Е. в. руки и Верховного тайного совета"19.
Но порядок этот не мог продержаться долго - царь месяцами находился на охоте, и возникла опасность остановки государственных дел. Поэтому произошло как бы новое перераспределение власти: с одной стороны, Совет от имени царя выносил решения по текущим делам, а с другой - царь мог, ни с кем не советуясь, издавать указы, предписывать свою волю Совету, бывшему, согласно букве "Тестамента", его коллективным регентом. Такое положение было удобно тем, кто сверг светлейшего, и они уже сами, вместо Меншикова, нашептывали юному царю, о чем и как нужно распорядиться.
"Перед полуднем, - записано в журнале Совета от 9 января 1728 г., - изволил Е. и. в. придти и с ним... Остерман. Е. в. на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Е. в., по имеющей своей любви и почтении к Ея в. государыне бабушке желает, чтоб Ея в. по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Е. в. донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман остался, объявил, что Е. в. желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день число членов прибавилось: к Г. И. Головкину, А. И. Остерману и Д. М. Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья В. Л. и А. Г. Долгорукие. - Е. А.) ныне же определение о том учинено". Остерман взял протокол, ушел к императору, который "апробовал" решение Совета, а затем объявил, "что Е. и. в. изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять"20. Иначе говоря, Остерман, передавая некий "разговор" царя, сообщал Совету высшую волю, которую тотчас и реализовали. Так строилась вся система высшего управления.
Кажется, что самым главным делом правительства Петра II в 1727- 1728 гг. было решение вопроса о судьбе светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое основное - перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова - вот чем долго занимался Совет. Через 2 - 3 месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить им какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей были и те, кто ранее считался приятелем светлейшего.
Собственник в России не был уверен в том, что его собственность сохранится за ним. Умирая, он писал духовную и знал, что ее будет утверждать государь, который вправе изменить завещание собственника, да просто - "отписать" на себя часть его имущества. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить не приходится - собственность твоя, пока так считает государь, а иначе... И вот сразу после такого "отписания" на имущество опального сановника накидываются его вчерашние друзья, товарищи, коллеги, прося государя в своих челобитных пожаловать их "деревенишками и людишками" из отписного. Некоторые владения не раз переходили от одного попавшего в немилость сановника к другому. В 1723 г. московский дом опального вице-канцлера барона П. П. Шафирова получил граф П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда он был сослан на Соловки, этот дом получил ближайший прихлебатель светлейшего, генерал А. Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства и нового дома. В ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как это обычно делалось в России титулованными холопами: "нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево"21.
Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 г. "Меншикова бастиона" Петропавловской крепости в бастион "Его императорского величества Петра Второго".
К середине 1728 г. двор, дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу, и с переездом в Москву как бы завершился один цикл российской истории и начался другой. "Здесь везде царит глубокая тишина, - пишет саксонский посланник Лефорт, - все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит". И продолжал: "Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули... огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем"22. Довольно точный образ: петровский корабль, потеряв своего царственного шкипера, несся по воле ветра, никем не управляемый.
После ссылки Меншикова борьба за кормило власти практически не прекращалась. Это было время интриг, подсиживаний. Царствование Петра II весьма походило на другие, подобные ему царствования, но поскольку оно было коротким, изучающий его постоянно натыкается на окаменелые остатки взаимного недоброжелательства, интриг, ненависти, подлости и злобы. Пожалуй, самой примечательной чертой обстановки при дворе, в высших кругах знати, была неуверенность, тревога за завтрашний день.
Свержение Меншикова стало крупнейшим событием первых послепетровских лет. В политическое небытие ушел наиболее значительный деятель петровской "команды", опытный администратор и военачальник. Осенью 1727 г. многие радовались крушению российского Голиафа, прославляя освобождение от "варвара". Но все же были люди - опытные, дальновидные, - понимавшие, что со сцены ушел подлинный "хозяин" страны, нравы, привычки, чудачества которого были, тем не менее, хорошо известны, а поступки понятны, предупреждаемы, если, конечно, вести себя разумно. Опыт этих людей говорил, что новый господин может оказаться хуже старого.
Время показало, что возник наихудший вариант, когда явного хозяина в стране не было. Юный император почти полностью устранился от управления государством и даже нечасто посещал свою столицу. Иван Долгорукий, конечно, пользовался огромным влиянием, но многим казалось, что он не особенно дорожит им. Самое же главное состояло в том, что князь Иван был равнодушен к государственным делам, некомпетентен, ленив, не желал ради какого-нибудь дела занимать внимание царя, на чем-то настаивать. Его закадычный приятель де Лириа, вошедший в полное доверие к временщику, неоднократно просил, требовал, умолял, чтобы князь Иван передал в руки царя записку австрийских и испанских дипломатов о настоятельной необходимости возвращения правительства в Петербург. Но князь Иван затянул дело так, что записка, в конце концов, затерялась, а сам он каждый раз находил какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не передавать ее царю.
Реальную власть имел, конечно, вице-канцлер Остерман. Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета, который подчас даже не заседал без Андрея Ивановича. Как писал, немного утрируя, Рондо, без Остермана верховники "посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись"23. Однако Остерман, дергая тайные нити политики, роль хозяина играть явно не хотел. Он держался в тени, не любил принимать самостоятельных решений, был скромен. Кроме того, его положение не было незыблемым, и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгорукими, Голицыными, другими деятелями петровского царствования. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, знающего и опытного политика и дипломата, было некем.
В итоге, политический горизонт был затянут туманом, и, как писал осенью 1727 г. советник Военной канцелярии Е. Пашков своим московским приятелям, "ежели взять нынешнее обхождение, каким мучением суетным преходят люди с людьми: ныне слышишь так, а завтра иначе; есть много таких, которые ногами ходят, а глазами не видят, а которые и видят, те не слышат, новые временщики привели великую конфузию так, что мы с опасением бываем при дворе, всякий всякого боится, а крепкой надежды нет нигде". В другом письме Пашков советовал своей приятельнице, княгине А. Волконской, высланной Меншиковым в Москву, но не получившей, несмотря на "отлучение варвара", прощения: "Надлежит вам чаще ездить в Девичий монастырь искать способу себе какова". В письме другому опальному приятелю, Черкасову, он также советует: "Лучше вам быть до зимы в Москве и чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой богородицы"24.
Не чудотворная икона привлекала в Новодевичьем монастыре царедворцев, а жившая там после Шлиссельбургского заточения старица Елена - в миру бывшая царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра Великого. Многие ожидали, что значение Евдокии, бабушки царя, после падения Меншикова и переезда двора в Москву должно было сильно возрасти. "Ныне у нас в Питербурхе, - продолжал Пашков, - многие... безмерно трусят и боятся гневу государыни царицы Евдокии Федоровны"25. Опасения были, по-видимому, основательны: старый лис Остерман сразу же после свержения Меншикова написал в Новодевичий более чем ласковое письмо, в котором подобострастно извещал старушку, что "дерзновение восприял ваше величество о всеподданнейшей моей верности обнадежить, о которой как Е. и. в., так и, впрочем, все те, которые к В. в. принадлежат, сами выше засвидетельствовать могут"26.
Бабушка-инокиня, особа весьма экспансивная и темпераментная, бомбардировала письмами Петра II и его воспитателя, выказывая крайнее нетерпение и требуя немедленной встречи с внучатами. Но внук почему-то не проявлял ответных чувств и, даже приехав в Москву, не спешил повидаться с бабушкой. Когда же эта встреча состоялась, то император пришел на нее с цесаревной Елизаветой, что Евдокии понравиться не могло. И хотя в начале 1728 г. она получила статус вдовой царицы с титулом "Ее величества", значение ее оказалось ничтожным - царь уклонился от влияния бабушки, как и всего семейства отца - Лопухиных, которые после расправ 1718 г., связанных с делом царевича Алексея, были реабилитированы Петром II.
Некоторые царедворцы полагали, что большую роль при Петре будет играть его старшая сестра Наталия Алексеевна. Иностранцы писали о ней как об особе доброжелательной, разумной, имевшей влияние на неуправляемого царя. Однако осенью 1728 г. Наталия умерла. Не меньшее, а даже большее внимание придворных искателей счастья привлекла цесаревна Елизавета, которой осенью 1728 г. исполнилось 18 лет. Этой деликатной темы не решился касаться, опасаясь перлюстрации своих писем, даже английский резидент Рондо. Дело в том, что все наблюдатели поражались стремительному взрослению Петра II. Весной 1728 г. прусский посланник писал о 12-летнем мальчике: "Почти невероятно как быстро, из месяца в месяц, растет император, он достиг уже среднего роста взрослого человека и притом такого сильного телосложения, что, наверное, достигнет роста своего покойного деда"27.
Подлинный учитель жизни князь Иван преподавал царю начала той науки, которую люди осваивают в более зрелом возрасте. Недаром он заслужил довольно скверную славу у мужей московских красавиц. Князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнение очевидцев, писал: "Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшаго порядку заступили. В пример тому, к стыду того века, скажу, что слюбился он или лучше сказать - взял на блудодеяние себе между прочими жену К. Н. Е. Т., рожденную Головкину (речь идет о Настасье Гавриловне Трубецкой, дочери канцлера. - Е. А.), и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах к К. Т. (князю Н. Ю. Трубецкому. - Е. А.) с другими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа... Но... согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его (то есть посещавших мать князя Ивана - Е. А.) затаскивал к себе и насиловал... И можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде"28. Как о ночном госте, "досадном и страшном", писал о князе Иване Феофан Прокопович.
Естественно, что нравы "золотой молодежи" полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами. Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, веселая, милая красавица с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при этом не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, любила танцы, охоту. В донесениях посланников говорится, что "принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собой только одну русскую даму и двух русских служанок". Как бы то ни было, казавшиеся химерическими проекты графа С. В. Кинского, австрийского посланника начала 1720-х годов, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака великого князя Петра и цесаревны Елизаветы, вдруг стали вполне реальными.
Долгорукие всполошились, начались интриги, усилились разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра I за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога. Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она тогда и к власти - пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и по полям Подмосковья они скакали уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: "Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких Горенки - Е. А) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь как ребенок и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю"29.
Все понимали, что князь Алексей начал активно вести собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой - стал оттеснять от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий - бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве, в доме своего отца, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и в Италии ничего не дали князю Алексею, человеку, по словам Щербатова, "посредственного ума".
К весне 1729 г. стало ясно, что соперничество с сыном - не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что он "таскает своих дочерей во все экскурсии с царем". Среди трех дочерей князя выделялась 17- летняя Екатерина, "хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно"30, как описывает будущую невесту царя генерал Х. Манштейн. Позже выяснилось, что Екатерина показала себя неуживчивой, капризной, склочной. Но это понять тоже можно: ведь она оказалась в ссылке в далеком сибирском Березове.
Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 г. Петр II, вернувшись с очередной охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, "второй том глупости Меншикова". Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя, стал ходить к императору на доклады. В апреле 1730 г. в особом указе о "винах" клана Долгоруких, императрица Анна Ивановна записала, что Долгорукие "всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселения отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е. в. от доброго и честнаго обхождения... И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим честолюбием и властолюбием, Е. в. ...племянника нашего, взяв в собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом... противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества к дочери ево князь Алексеевой княжны Катерины"31.
30 ноября 1729 г. в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение царя и "принцессы-невесты". Долгорукие деятельно начали готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года. Предстоящий брак очень много "весил" в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал победу их в давней борьбе с другим влиятельным кланом князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно - с тех пор, как князь Иван вошел "в случай", стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, и как в феврале 1728 г. двое из Долгоруких, отец фаворита и В. Л. Долгорукий вошли в состав Совета.
Если фельдмаршала М. М. Голицына явно "придерживали" на Украине, где он командовал южной группой войск до января 1730 г., то его соперник из клана Долгоруких, генерал В. В. Долгорукий, довольно быстро ("по болезни") выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал- фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас отправили посланником в Берлин.
Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба князя Ивана, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких, но судьба рассудила иначе...
Присутствуя вместе с невестой на льду Москва-реки на традиционном празднике водосвятия 6 января 1730 г., Петр II сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него обнаружились признаки оспы. Нормальное течение этой тогда уже излечимой болезни 17 января вдруг приняло опасный оборот, положение больного сделалось сначала крайне тяжелым, а потом - безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер, произнеся, по словам Лефорта, последнюю фразу: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Мужская линия династии Романовых пресеклась.
Трудно сказать, что ждало Россию, если бы Петр II поправился и правил бы страной много лет. Зная некоторые факты из жизни юного императора, неприглядные черты его характера, вряд ли можно питать иллюзии относительно благополучного будущего России при Петре II.
Примечания
1. Сб. Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 64. СПб. 1888, с. 105.
2. См. ПАВЛЕНКО Н. И. Полудержавный властелин. М. 1988, с. 255.
3. Сб. РИО. Т. 15. СПб. 1875, с. 274.
4. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. X, т. 19. М. 1963, с. 113.
5. Осмнадцатый век (далее - ОВ). Кн. 2. М. 1869, с. 62.
6. ГЕРЬЕ В. Кронпринцесса Шарлотта, невестка Петра Великого. - Вестник Европы, 1872, т. 3, с. 29.
7. Безвременье и временщики. Л. 1991, с. 197.
8. Сб. РИО. Т. 15, с. 273; т. 5. СПб. 1870, с. 307; т. 58. СПб. 1887, с. 67 и др.
9. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 92.
10. Там же, с. 94; Безвременье и временщики, с. 46.
11. Сб. РИО. Т. 66. СПб. 1889, с. 4.
12. Сб. РИО. Т. 5, с. 331.
13. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
14. Там же, с. 80 - 83, 156.
15. ДОЛГОРУКОВ П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М. 1909 с. 37 - 38.
16. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
17. Там же, с. 111.
18. Там же.
19. Сб. РИО. Т. 69. СПб. 1889, с. 357.
20. Сб. РИО. Т. 79. СПб. 1891, с. 179 - 180.
21. Сб. РИО. Т. 69, с. 761.
22. Сб. РИО. Т. 5, с. 316.
23. Сб. РИО. Т. 66, с. 18.
24. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 130.
25. Там же, с. 131.
26. Там же, с. 125.
27. Сб. РИО. Т. 15, с. 396.
28. Безвременье и временщики, с. 279; ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1984, с. 39 - 40.
29. ОВ. Кн. 2, с. 157.
30. МАНШТЕЙН Х. Г. Записки о России. СПб. 1875, с. 16.
31. С.-Петербургские ведомости, N 34, 27.IV.1730.

В. Л. ГЕНИС. ДЕЛО ЕРЗИНКЯНА

Среди высокопоставленных советских чиновников, перешедших в 1930 г. в ряды "невозвращенцев", выделяется колоритная фигура торгпреда СССР в Финляндии С. Е. Ерзинкяна, который, пользуясь расположением кандидата в члены политбюро ЦК ВКП(б) А. И. Микояна и председателя ЦКК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе, доставил немало хлопот гельсингфорсскому полпреду И. М. Майскому и стал героем нашумевшего судебного процесса, освещавшегося всей мировой прессой...

Ерзинкян родился в 1881 г. в селе Ахпат Борчалинского уезда Тифлисской губернии в семье видного деятеля армяно-григорианской церкви, но окончив в 1901 г. духовную семинарию в Тифлисе, отправился "покорять" Париж. И, хотя он поступил на историко-литературный факультет Сорбонны, сам католикос Мкртич поручил "благословенному пастырю проживающих в Европе армян" возвести в сан архидиакона "Сурена, сына протоиерея Езника Ерзинкяна, пастыря армянского Ванского собора в Тифлисе", изучающего где за границей богословие. Впоследствии, правда, Ерзинкян напишет, что "рукоположение", устроенное ему отцом, "редактором-издателем реакционно-клерикальных органов "Овив" и "Овит" (основан журнал в конце 1905 и начале 1906 гг.)", было не более чем фикцией, необходимой для освобождения от воинской повинности, но не вызвавшей сыновней благодарности. "Вернувшись из Парижа домой, - вспоминал Ерзинкян, - я потребовал от отца закрыть свой журнал, и, когда он не согласился, уехал навсегда из дома, прервав всякие сношения... Был в ссоре целых семь лет и, по просьбе матери, "помирился" за два дня до его смерти" (последовавшей 22 июня 1917 г.). Впрочем, конфликтуя с отцом, он продолжал оставаться на его иждивении.

Хотя в 1903 - 1907 гг. Ерзинкян входил в большевистскую студенческую группу в Париже, борьбе с самодержавием он предпочел продолжение образования на юридическом факультете Женевского университета, где, получив в 1912 г. звание приват-доцента, намеревался заняться "профессорской научной работой". Но, приехав в Тифлис в мае 1914 г. навестить родных, Ерзинкян застрял в России из-за начавшейся мировой войны, вследствие чего пришлось подтверждать свой женевский диплом со сдачей экзаменов за курс юридического факультета Московского университета. Февральская революция, признавался Ерзинкян, "меня абсолютно не тронула. Я стремился пробраться в Швейцарию". Но вместо Женевы он снова оказался в Тифлисе, где, став помощником присяжного поверенного, в мае 1918 г. вступил в большевистскую партию1.

С марта 1919 г. Ерзинкян работал секретарем редакционно-издательского отдела при подпольном Кавказском крайкоме РКП (б), а с сентября - председателем самочинного исполкома Совета крестьянских депутатов в Лорийской "нейтральной зоне", где издавал также газету "Голос лорийских крестьян". Арестованный и заключенный в Метехский замок, он вышел оттуда благодаря подписанию в мае 1920 г. недолговечного мирного договора между РСФСР и меньшевистской Грузией, и, депортированный в Азербайджан, заведовал "Социалистическим издательством" в Баку2.

Вернувшись в Тифлис в ноябре, Ерзинкян до и после советизации Грузии руководил изданием газеты "Кармир Астх" ("Красная звезда"), занимая также должность полпреда Армении. В январе 1925 г. его вновь перебросили в Баку для редактирования местного официоза "Коммунист" и газеты "Мартакоч", но 20 октября 1927 г. Закавказская Контрольная Комиссия ВКП(б) вынесла Ерзинкяну выговор за опубликование статьи, "основанной на непроверенных слухах": в своем фельетоне он намекал на участие ответственного секретаря ЦК КП(б) Армении А. Г. Иоанесяна в банкете - с распеванием "Боже Царя храни", устроенном в 1916 г. "дашнаками и царскими жандармами" в честь посетившего Эривань поэта В. Я. Брюсова. В итоге оплошавшего редактора откомандировали в Москву, где 9 февраля 1928 г. политбюро ЦК ВКП(б), согласившись с предложением Микояна, тогда - наркома внешней и внутренней торговли СССР, санкционировало назначение Ерзинкяна торгпредом в Финляндии. Однако в Гельсингфорсе он рассорился с полпредом С. С. Александровским, причем в склоку оказались втянутыми и рядовые сотрудники, запуганные "мелочным и не терпевшим критики" Ерзинкяном, который постоянно ссылался на свою дружбу с Микояном. Кроме того, аппарат торгпредства был деморализован начавшимся сокращением, которое, по свидетельству инспектора Абезгауза, проводилось без всякой подготовки, "путем вызова к себе сотрудников с немедленным откомандированием в СССР, не давая им даже опомниться": в 1928 г. из 70 работников уволили 33, в 1929 г. - еще 12, из-за чего в коллективе развились "подхалимство, наушничество, угодничество и страх перед начальством"3.

В конце мая 1929 г. Александровского сменил Майский, которого Микоян настоятельно просил ликвидировать "гражданскую войну" с торгпредством. Но, хотя Майский старался не задевать самолюбие обидчивого Ерзинкяна, уже к сентябрю их отношения испортились. Уведомляя об этом 4 ноября члена коллегии НКИД СССР Б. С. Стомонякова, полпред жаловался, что Ерзинкян игнорирует не только его, но и "землячество" (парторганизацию), и даже не был на собрании, посвященном измене поверенного в делах СССР во Франции Г. З. Беседовского. "Человек он вообще крайне неуравновешенный, - сетовал полпред, - резкий, самодурный и сегодня никогда нельзя знать, что он сделает завтра". Кроме того, будучи "мало общительным, сугубо подозрительным, колючим", Ерзинкян все больше сторонится коллектива, замыкается, неизвестно куда исчезает, и у него установилась весьма "странная близость" с бывшей актрисой Мариинской оперы А. Эрола, от которой торгпред совершенно потерял голову.

Увы, влюбчивость Ерзинкяна сыграла отнюдь не последнюю роль в его будущих злоключениях: выплачивая алименты трем бывшим женам, от которых он имел четверых детей (13-летнего от первой, жившей в Ленинграде; 9-летних, мальчика и девочку, близнецов, - от второй, работавшей в Звенигороде санитарным врачом, и 2-летнюю девочку - от третьей, из Баку, с которой он еще не был даже разведен), торгпред был совершенно очарован Эрола. "Сейчас ей 40 лет, - сообщал Майский, - но она весьма красива и эффектна. Официально она занимается кое-какой коммерцией, в частности торгует антикварными вещами, являясь представительницей каких-то французских фирм. Неофициально она является финско-английской разведчицей. По антикварным делам имеет отношения с торгпредством. В марте даже ездила по этим делам в Ленинград, хотя нашу визу получила с большим трудом: ей три раза отказывала Москва...". Тем не менее, продолжал Майский, "за последние шесть недель Эрола почти ежедневно бывает в служебное время у торгпреда и просиживает в его кабинете буквально часами. Иногда торгпред в это время никого к себе не пускает. Иногда, наоборот, в присутствии Эрола ведет все дела торгпредства, принимает доклады от своих работников, дает им распоряжения, инструкции и т.д. Бывает, что в присутствии Эрола он "распекает" провинившихся. Недавно в его кабинете разыгралась возмутительная сцена, когда он с криками и угрозами набросился на шифровальщика т. Глазкова только за то, что тот строго выполнял правила конспирации, предписанные ему законом. А Эрола в это время сидела в кабинете торгпреда и наблюдала. Вообще эта хитрая разведчица стала какой-то неотъемлемой частью торгпредского кабинета. Она все видит и все знает. Известно ли торгпреду, что Эрола - разведчик? Известно. Не говоря уже о прошлом, я сам его об этом предупредил".

Еще в сентябре 1929 г. Ерзинкян попросил Майского выдать Эрола визу для поездки в Ленинград, поясняя, что от нее зависит судьба крупной сделки по продаже антиквариата. Полпред запросил о визе Москву, присовокупив, что поддерживает ходатайство торгпреда, но из НКИД пришла шифровка с категорическим отказом, мотивированным тем, что Эрола - "разведчица". Узнав об этом, Ерзинкян был взбешен, но через пару дней явился к Майскому с сообщением, что говорил по телефону с руководителем "Ленгосторга", заверившим его в согласии тамошних "соседей" (представителей ОГПУ) на поездку Эрола в СССР, в связи с чем Майский вторично телеграфировал в НКИД о визе, но ответа не получил.

"Несмотря на столь большую внимательность, проявленную мной по его адресу, - сетовал полпред, - Ерзинкян с этого момента возненавидел меня и стал мстить мне за Эрола, где и в чем только мог. Он начал избегать меня и перестал ходить на наши еженедельные субботние свидания, где мы обычно обменивались информацией и решали различные текущие дела. Он начал бойкотировать парторганизацию (отказывался приходить на заседания ячейки и бюро), ибо я жил в хороших отношениях с ней. Он отказывался снабжать меня необходимыми сведениями и справками касательно работы торгпредства. Он стал распространять среди беспартийных сотрудников самые дикие слухи про меня и мою жену, - в частности, "по секрету", сообщал то одному, то другому из них, будто бы я требую откомандирования их в СССР за "неблагонадежность" и что только благодаря его, Ерзинкяна, "связям" в высоких кругах они еще до сих пор сидят на месте. Он, не только не согласуя со мной, но даже не уведомляя меня, стал непосредственно, минуя полпредство, обращаться по различным делам в министерства и другие финские учреждения". Указывая на то, что Ерзинкян "ссорится с земляками, уходит от своих, а одновременно, почти ежедневно, часами проводит время в обществе финско-английской разведчицы", Майский просил инструкций, ибо, сокрушался он, "всякая моя попытка поговорить на данную тему с торгпредом может иметь самый неожиданный результат, особенно принимая во внимание кавказский темперамент т. Ерзинкяна"4.

Растущая неприязнь к Майскому проявилась и в приглашении Ерзинкяном, без уведомления об этом полпреда, представителей местной прессы для беседы о размещении советских заказов в Финляндии. Узнав об интервью из газет, возмущенный Майский позвонил Ерзинкяну и пригласил к себе для серьезного разговора, но тот, по обыкновению, не явился и, больше того, через несколько дней уехал в командировку в СССР. Перед отъездом, негодовал полпред, "он даже не нашел нужным зайти ко мне попрощаться, информировать, почему и на какой срок он едет и кого оставляет заместителем", каковым, как выяснилось, назначил беспартийного "спеца" - заведующего экспортным отделом торгпредства Н. Р. Кастля.

В середине же ноября секретарь "землячества" получил шифровку от Бюро заграничных ячеек при ЦК ВКП(б) с распоряжением опросить торгпреда по вопросу о сокрытии им от партии (в чем обвинил его в отместку Иоанесян) своего духовного сана. Воспользовавшись этим, Майский обратился 2 декабря 1929 г. к Стомонякову с ходатайством о замене торгпреда. Инкриминируя ему отношения с Эрола и сугубое покровительство ее протеже, вызов в Гельсингфорс своих детей от второго брака и систематически проводимую линию на замещение беспартийными руководящих должностей в торгпредстве, Майский заранее просил снять с него всякую ответственность за возможные последствия в случае возвращения Ерзинкяна в Финляндию5.

Впрочем, ознакомившись с переданными ему Стомоняковым донесениями полпреда, Микоян уже сам решил сменить гельсингфорсского торгпреда и, посылая их Орджоникидзе, пояснял: "Я не могу сомневаться в правильности фактов, которые сообщает т. Майский, и на основании этих писем пришел к выводу, что нам необходимо отозвать т. Ерзинкяна из Финляндии. Хотя должен подчеркнуть, что в отношении его личной честности и преданности партии у меня никаких сомнений не имеется. В деловом же отношении, по свидетельству наших работников, работа торгпредства поставлена неплохо. Во всяком случае, имеются значительные улучшения против того, что было до т. Ерзинкяна: обороты расширены, штаты решительно сокращены и работа улучшена, чего мы не имеем во всех торгпредствах". Вместе с тем Микоян считал, что Ерзинкян "немного зарвался, проявил неосторожность как в отношении бывшей артистки Эрола, так и в случае с интервью", и не сумел наладить дружную работу с двумя полпредами. Предупреждая, что он позволил Ерзинкяну ознакомиться с порочащими его обвинениями Майского, Микоян просил Орджоникидзе поручить расследование этого неприятного дела одному из членов ЦКК ВКП(б).

Понятно, что в личном письме "товарищу Анастасу" от 29 ноября 1929 г., Ерзинкян решительно отрицал "лживые" наветы и, забыв о своей любви, с жаром заявлял: "Я утверждаю самым категорическим образом, что торгующая антиквариатом бывшая артистка Мариинского театра Эрола годами путалась в полпредстве и с полпредской публикой до моего приезда туда в сентябре 1928 г. Никто другой, как я, получив от наших заслуживающих доверия покупателей сведения о ней, предупредил (задолго до приезда Майского), что Эрола связана с финской контрразведкой... Одновременно предупредил всех ответственных работников торгпредства и канцелярию о необходимости быть начеку, когда она появляется в учреждении (а к нам лезет много подозрительных подобных субъектов). Я впервые обратил внимание (об этом говорил в Москве и с [начальником ИНО ОГПУ] Трилиссером), что делающий темные дела с нашим отделением Нефтесиндиката и ближайший сотрудник и "друг" (так величали его) представителя "соседей" в Финляндии, белоэмигрант, получивший финское гражданство не зря, бывший ярославский купец Кир[илл] Павл[ович] Бутузов ведет двойную игру и "свой" человек в финской контрразведке. Я предупреждал также, что любовник известной эстонки Вуолиоки (почему-то она пользуется особым вниманием полпредства), бывший британский морской атташе в Петрограде при Бьюкенене, Гранфельд близко связан с английской контрразведкой и что систематическое посещение им финско-советской границы и Ладожского побережья ловко прикрывается лесными делами эстонки Вуолиоки. Я весьма отрицательно относился к неоднократным визитам Майского (с ночевкой на 2 - 3 дня) в имение к "бывшему и будущему дипломату" Гранфельду. Майскому следовало бы давно (и я советовал ему) избавиться от своей квартирной финки-прислуги, молодой и красивой Хилии, которая недавно только снята (ясно, что была связана с финской охранкой). Радикально очистив от финнов торгпредство (недаром меня одно время считали "финноедом"), я добиваюсь замены всех своих курьеров и уборщиц нашими земляками..."

Но торгпред не только защищал себя, но и сам переходил в наступление: "Утверждаю, что я был на докладе Майского о Беседовском и привел с собой директора нашего банка в Стокгольме Маргулиса, прервав с ним совещание о наших финансово-коммерческих операциях. Но вскоре ушел к себе, так как, несмотря на всю ура-коммунистическую фразеологию, от доклада Майского по обыкновению воняло гнилым меньшевизмом, и я не хотел выступать по этому вопросу и дискредитировать его, - тем более, что он и без того считается у нас и в финских кругах "липовым большевиком"... На докладе о Беседовском необходимо было подчеркнуть и поставить со всей большевистской прямотой, что измену несут нам чуждые, втершиеся в партию интеллигенты-мещане, выходцы из меньшевистской и эсеровской партий, и что наша большевистская дипломатия только тогда будет в надежных руках, когда она будет представлена самим рабочим классом, подлинными пролетариями на ответственных постах (полпред, секретарь, консул и пр.) и что нельзя орабочить НКИД курьерами. Это мое большевистское убеждение, но этого нельзя было сказать, и я предпочел уйти к себе под предлогом головной боли. Должен заметить, что в ячейке создалось положение, когда избегают слово "меньшевик", чтобы не обидеть полпреда... Ясно, что человек, которому 46 - 47 лет и который почти до 40 лет был меньшевиком, а после "прихода с боем" [в партию] проводит свои годы в Лондоне, Токио и Гельсингфорсе, [такой человек] краснеет как рак, когда кто-нибудь из выступающих кроет русских меньшевиков по-настоящему".

Особенно возмущало торгпреда, что Майский настоял на досрочных перевыборах партбюро, введя туда двух курьеров, переводчика и стажера - "людей политически неграмотных, безвольных и безмолвных", а также собственную жену, которая "держит под каблуком несчастного соглашателя-мужа, командует им". Но, заполучив "карманное" бюро, полпред захотел овладеть и "массой", для чего, мол, начал устраивать у себя субботние вечера, на которых публика до двух часов ночи "фокстротировала под дирижерством "статс-дамы" Майской", и "выписывать дипломатическими посылками до десятка громадных ящиков (по квадратному метру каждый) всякого рода спиртных напитков, как-то: водку, зубровку, коньяк, белое и красное кахетинское вино, портвейн и прочее", что реализовывалось сотрудникам через кооперативную комиссию, лишавшую, однако, этого удовольствия служивших в полпредстве финских граждан. В результате же получилось "сплошное пьянство" и распространение по Гельсингфорсу слухов, будто русский посол "торгует спиртом". Торгпред же не скрывал от четы Майских своего негативного отношения к алкоголю и фокстроту и всегда демонстративно уходил к себе, что им не нравилось6.

В начале декабря 1929 г. Ерзинкян вернулся в Финляндию для сдачи дел назначенному исполняющим обязанности заместителя торгпреда З. М. Давыдову, но тот приехал в Гельсингфорс лишь в конце месяца. Поскольку же Ерзинкян из чувства самосохранения перестал афишировать свои отношения с Эрола, сначала ему удалось перетянуть Давыдова на свою сторону, - тем более, что тот, по отзыву встречавшегося с ним юрисконсульта берлинского торгпредства А. Ю. Рапопорта, в деловом отношении оказался "бестолков и в себе не уверен"7. Во всяком случае, в письме Микояну от 3 января 1930 г. Давыдов заступался за торгпреда: "Считаю, что поведение т. Ерзинкяна, как партийца-коммуниста, здесь в Финляндии вне всякого упрека. История с покупателем антиквариата гражданкой Эрола и ее связи с торгпредством никакого подтверждения не получают и, как видно из разговоров даже инициаторов этого заявления, являются лишь предположениями и догадками с их стороны". Давыдов отмечал, что политика Майского в отношении торгпреда "субъективна и пристрастна", а бывший секретарь бюро ячейки А. Пастухов не внушает никакого доверия и привлечен к партийной ответственности "за изнасилование в пьяном виде" финской прислуги. Самое же главное, подчеркивал Давыдов, что хорошая работа и честность Ерзинкяна не вызывают ни у кого никаких сомнений, и поэтому уход его с поста торгпреда принесет делу только вред. Впрочем, Микоян уже подыскал земляку должность в Москве, назначив его председателем оргбюро внешнеторгового объединения "Утильэкспорт".

Сам же Ерзинкян в послании "дорогому товарищу Серго" от 3 января уверял его, что вовсе не дорожит заграничной работой, но, подчеркивал он, "я стараюсь добросовестно выполнить мой долг перед партией и оправдать твое и т. Анастаса ко мне доверие. Я ввожу в курс нового своего зама т. Давыдова и в конце января приеду в Москву: у меня отпуск, который я хочу посвятить выяснению правды и клеветы. Я очень прошу уделить внимание моему делу, лично ознакомиться с моим письмом т. Анастасу и, если хватит времени, лично почистить хоть одного торгпреда и полпреда, чтобы реально представить себе, что за гнусная атмосфера вообще царствует в наших учреждениях заграницей и какая адская стойкость требуется от нас, чтобы не опуститься до лжи и гнусности. Тов. Серго, я не люблю беспокоить наших товарищей. За все годы моей работы под твоим руководством я едва ли больше одного - двух раз писал тебе, когда возмущение мое против неправды и клеветы нуждалось в твоей поддержке. Я прошу дело наше разобрать по всей партийной строгости".

В упоминаемом Ерзинкяном письме Микояну он также указывал, что в ближайшее время намерен выехать с детьми (от второго брака) в разрешенный ему полуторамесячный отпуск. "Гнусная кампания, - негодовал торгпред, - затеянная против меня женой и мужем Майскими и их подхалимами, представителем "соседей" Красовским и "карманным бюро" Майских в лице секретаря землячества Пастухова, была в разгаре, когда я вернулся из Москвы. В мое отсутствие ставится на общем собрании землячества доклад секретаря ячейки, человека темного и политически абсолютно неграмотного, Пастухова на тему: "О правом уклоне на практике", т. е. в торгпредстве. В мое отсутствие Майские стараются в корне дезорганизовать торгпредство, натравить коммунистов против спецов и пр. По возвращении из Москвы я немедленно ставлю на общем собрании землячества доклад "О работе торгпредства за истекший 28/29 операционный год и о выполнении директив НКРКИ в первом квартале 29/30 года". Четыре вечера подробнейшим образом землячество детально разбирало работу торгпредства и стало жарко Майским и его клике - Красовскому и Пастухову, когда вопреки их стараниям подавляющим большинством была принята резолюция - считать работу торгпредства удовлетворительной". На созванном 19 декабря собрании ячейки Ерзинкян также одержал победу, и в результате перевыборов в новый состав бюро не вошли ни жена, ни сторонники Майского.

Указывая, что полпреду осталось лишь заниматься доносительством, Ерзинкян подтверждал свое намерение распрощаться с Финляндией, но требовал расследования дела в ЦКК ВКП(б), ибо "ясно: или я вру и какой-то бесчестный негодяй, или Майский, который втерся в нашу партию, - карьерист и сволочь". Более того, Ерзинкян считал, что этим должен заняться именно Орджоникидзе, который, мол, сможет лично убедиться, что "нам, торгпредским работникам, некогда даже выйти хоть на несколько минут на воздух, в то время как дармоеды и бездельники из полпредских работников прямо с жиру бесятся, пьянствуют, фокстротят и от нечего делать навязывают нам склоку"8.

Тем не менее Ерзинкян отложил свой отъезд из-за начавшейся в середине января реорганизации торгпредства, но, хотя "разгром" его, по определению Майского, закончился уже к началу февраля, по-прежнему не спешил в СССР. Уверившись в заступничестве влиятельных покровителей и окончательно потеряв бдительность, он опять чуть ли не каждую ночь проводил у Эрола и ни за что не хотел с ней расстаться. Неудивительно, что в начале февраля Орджоникидзе доставили анонимный донос: "Снова напоминаем, что торгпред в Гельсингфорсе Ерзикиан продает партию ради сомнительной финки. Все время у нее и ночует там, утром приезжает на ее собственном автомобиле. Она бывает у него в кабинете. Только мерзавцы покровительствуют мерзавцам. У него где-то есть жена, детей возит "свояченица", нескольким дает судом алименты, жил с женой [замторгпреда] Банквицера, теперь - со шпионкой. Проспите второго Беседовского". На письме - резолюция Орджоникидзе: "Сказано сегодня т. Микояну послать Ерзинкяну телеграмму о немедленном выезде в Москву"9.

Его отъезда из Гельсингфорса с понятным нетерпением ожидал и полпред, который 21 февраля жаловался Стомонякову, что Ерзинкян опять дал интервью без согласования текста и уведомления полпредства, причем данная анархическая выходка - еще полбеды по сравнению с его поведением: "Свой отъезд он первоначально назначил на 1 февраля, потом, без всяких видимых причин, перенес на 3 - 5 февраля. Потом заявил о своем намерении ехать в Ревель, хотя решительно никаких дел в Ревеле у него не было. С помощью разных уговоров нам удалось отклонить его от поездки... 10 февраля пришла телеграмма т. Микояна, предлагавшая т. Ерзинкяну немедленно выезжать в Москву. Сегодня уже 21 февраля, а т. Ерзинкян все еще - в Гельсингфорсе, и я, по совести, не знаю, когда он думает ехать. Дела он официально сдал 15-го, все визиты сделал 17-го. Телеграфировал т. Микояну, что выезжает 16-го. И ни с места. Каждый день откладывает отъезд на завтра, каждый день находит какой-нибудь предлог для оттяжки. Когда, наконец, все возможные поводы были исчерпаны, т. Ерзинкян заявил, что находится в отпуске и хочет прожить в Финляндии несколько дней. Его срочно вызвали в Ленинград на совещание в "Ленгосторге" с участием приехавшего туда эстонского торгпреда т. Смирнова, - т. Ерзинкян отказался даже подходить к телефону для разговоров по этому поводу с т. Бронштейном [руководителем "Ленгосторга". - В. Г.]. И все время, до настоящего дня, т. Ерзинкян ежедневно ночует у Эрола. Для всех совершенно ясно, что основной причиной задержки т. Ерзинкяна в Финляндии является эта женщина".

Видя полную безуспешность предпринимаемых мер по выманиванию Ерзинкяна из Гельсингфорса, Майский показал, что может быть вероломным. Поскольку еще 7 февраля торгпред отправил, наконец, в Москву своих детей, я, признавался Майский, "устроил так, что Ерзинкян получил из дома телеграмму с сообщением, что его сын якобы опасно заболел дифтеритом. Это подействовало. Ерзинкян позвонил в Москву по телефону - ему там подтвердили мнимое заболевание. Тогда, 23 февраля, он, в сопровождении т. Давыдова, сел на поезд и уехал в СССР". Но, хотя Майский надеялся, что в конце концов удастся обвинить Ерзинкяна в растрате, "торгпредская касса оказалась в общем в порядке, был обнаружен только большой перерасход по представительским деньгам"10.
В Москве делом Ерзинкяна занялись в ЦКК ВКП(б), причем в личном письме "дорогому товарищу Серго" от 2 марта торгпред вновь просил наказать "зарвавшихся клеветников" из полпредства, распространяющих о нем слухи как о "своем Беседовском" и установивших за ним "почти гласную слежку". Кроме того, Майский и Красовский пытались создать себе опору в торгпредстве, группируя вокруг себя всех "недовольных" и обиженных Ерзинкяном, включая служившего осведомителем "соседей", но отказавшегося вернуться в СССР товароведа Рахлина и "удравшего в Аргентину" товароведа А. Б. Михальского. Негативное же отношение к Ерзинкяну со стороны представителей "соседей", традиционно занимавших в полпредстве должность второго секретаря (сначала таковым являлся Смирнов, настоящая фамилия - С. М. Глинский, которого сменил Красовский, соответственно - И. Н. Каминский), объясняется лишь противодействием торгпреда "бутузовщине".

"Кто такой Бутузов? - объяснял Ерзинкян. - Белоэмигрант, ярославский купец, который удрал в Финляндию, открыл в Выборгском районе лавчонку и поджег, чтобы получить страховку и премию, но попал в тюрьму, откуда вскоре вышел финским гражданином и охранником и был прикомандирован к торгпредству! Но этот финский охранник одновременно ловко связался с представителем "соседей". Смирнов и Красовский неоднократно гостили у Бутузова". Будучи их главным агентом в Финляндии, он нажил себе неплохое состояние за счет активного посредничества в делах торгпредства, но Ерзинкян, что называется, "отшил" Бутузова и потребовал, чтобы тот вернул числившиеся за ним полсотни тысяч рублей. Поскольку же, продолжал Ерзинкян, "я был неуязвим и как большевик, и как торгпред, необходимо было выкинуть какой-нибудь фортель и, так как я встречался, между прочими финскими семьями, также с А. Эрола, представитель "соседей" Смирнов, в качестве мести за отшитие от торгпредства провокатора Бутузова, оговорил А. Эрола, объявил ее работающей в финской контрразведке..."

В свою очередь член партколлегии ЦКК ВКП(б) С. Васильев извещал Орджоникидзе, что Ерзинкян передал ему заявление на имя зампредседателя ОГПУ С. А. Мессинга, в котором, ручаясь за Эрола, настаивает на ее приезде в СССР. Сам ходатай, писал Васильев, "оставляет впечатление абсолютно морально разбитого человека, у которого почва под ногами уходит, нет равновесия и он готов принять любое условие из-за этой гражданки. Видимо, он живет в данный момент чувством, а не рассудком". Тем не менее, подчеркивал Васильев, "тов. Мессинг по-прежнему, самым категорическим образом, возражает против приезда гр-ки Эрола в СССР и связи с ней т. Ерзинкяна". Впрочем, аналогичной точки зрения придерживался и сам Васильев... Упомянутое же заявление Ерзинкяна от 22 марта начиналось так: "Прошу разрешить мне перебросить в СССР жену мою, финку Авиду Ароновну Эрола (по первому мужу), 37 лет, и мальчика ее, 11 лет, Улерми Эрола. 29 января сего года она получила развод с мужем в судебном порядке. Заявляю самым категорическим образом, что жена моя никакого касательства к какой-либо политической организации (как финской, так и другой) никогда ни в какой степени не имела, и за ее политическую благонадежность и абсолютную непричастность вообще к политике ручаюсь головой...". Поскольку же Мессинг упорствовал, 29 марта Ерзинкян апеллировал к Орджоникидзе, в письме которому горько сетовал:

"Вот уже месяц, как я добиваюсь разрешения перебросить мою жену к себе в Союз и ничего не выходит. Тов. Мессинг отказывает мне в праве получить свою жену без разрешения нужной инстанции, т. е. без твоего разрешения. Я даю любую гарантию за свою жену: 1) Головой ручаюсь и отвечаю, что моя жена (ей 37 лет) не была причастна ни в какой степени ни к какой политической организации и вообще к политике. 2) Готов по-революционному расстрелять собственноручно мою жену, если есть хоть малейшая улика о ее "политической работе", кроме безответственных доносов Бутузова и прочее. Если меня посмели оклеветать, что требуется для того, чтоб, одним словом, опорочить мою жену - какую-то финку. 3) Согласен переехать на постоянное жительство к себе в родное село, т.е. добровольно изолирую мою жену - семью, коль скоро кое-кто сомневается в моих утверждениях. 4) Если деревня наша "роскошь" для меня и моей семьи, готов ехать куда-угодно в ссылку - Сибирь и пр. 5) Если я совершил недопустимое с партийной точки зрения "преступление", женившись на финке, готов нести любое наказание, да и сам уже наложил на себя довольно суровое наказание, переводя себя на деревенскую работу в масштабе нашего села в 120 дворов.

Тов. Серго, я - в полном отчаянии. Неужели необходимо выбить меня из колеи, издергать мои нервы, довести меня не знаю до какой глупости - отчаяния, и все это абсолютно незаслуженно... Неужели моя жена, за которую я полностью ручаюсь и отвечаю, из себя представляет уж такую "опасность", что даже нельзя ее пустить в деревушку и под моим надзором?! Неужели я не заслужил в партии малейшего доверия (хотя бы столько, сколько Майский, Смирнов или Красовский), чтоб иметь право перебросить к себе свою жену, и Октябрьская революция требует развести меня с моей женой только потому, что она - финка? Других улик, кроме ее национальности, и мести за бутузовщину (а торгпред Ерзинкян был неуязвим как большевик и торгпред), нет и не может быть. Я ближе и лучше знаю свою жену, которая до того, как связалась со мной, имела свободный доступ (до весны 29 года) в СССР. Тов. Серго, вся Финляндия знает, что она - моя жена и должна переехать ко мне. Создалось тяжелое положение. Я за все время нашей власти никогда не беспокоил личной просьбой тебя. И если я прошу твоего внимания, то поверь, что я абсолютно прав в моих утверждениях, и я не хуже других умею разбираться в людях (пусть [это] будет даже собственная жена). Прошу позвонить т. Мессингу, что "нужная инстанция" разрешает перебросить, дает право перебросить мою жену. Очень прошу твоего личного внимания к моему делу, так как затягивается переброска семьи, и я в полном отчаянии"11.

В тот же день, 29 марта, Ерзинкян, согласно постановлению Совнаркома, был освобожден от обязанностей торгпреда в Финляндии, каковым назначался Давыдов. Впрочем, уже 11 апреля парттройка ЦКК ВКП(б) в составе ее высших руководителей - Орджоникидзе, Е. М. Ярославского и М. Ф. Шкирятова, заслушав объяснения бывшего торгпреда и ознакомившись с материалами по его делу, признала, что "нет основания предъявлять т. Ерзинкяну компрометирующие его обвинения и что он может работать по поручению партии на любой работе как в СССР, так и заграницей". Со слов Давыдова известно, что Ярославский возражал против данной формулировки, но все решило веское слово Орджоникидзе, сказавшего, что "не стоит дискредитировать т. Ерзинкяна", и дело квалифицировали заурядной склокой. Вердикт парттройки ЦКК ВКП(б) предопределил и принятое 29 апреля постановление ее Центральной проверочной комиссии: "Считать проверенным".

Таким образом, к величайшему неудовольствию Майского, Ерзинкян был не только реабилитирован, но и вернулся 4 мая 1930 г. в Гельсингфорс в отпуск для урегулирования семейных дел. "Это было страшным ударом как для меня, так и для всей здешней советской колонии, - вспоминал полпред в докладной записке Сталину от 20 августа 1931 г. - Ерзинкян с места в карьер поселился на квартире у Эрола, стал разъезжать на ее автомобиле и жить на ее средства, ибо собственных денег у него не было. С помощью разных ухищрений он несколько раз пытался, совершенно незаконно, получить довольно крупную сумму в торгпредстве, но это ему не удалось. Ни ко мне, ни вообще в полпредство Ерзинкян не заходил, но в торгпредстве сделался частым гостем, сидел там часами, занимался демагогией среди низших служащих и всем мешал работать. Первоначально говорил, что приехал только на две недели, но потом заявил, что проведет в Финляндии весь свой двухмесячный отпуск. Положение создавалось совершенно скандальное. В одной из враждебных нам финских газет уже был написан весьма ехидный фельетон о Ерзинкяне, Эрола и прочих вещах, и мне лишь с большим трудом удалось предотвратить его появление".

23 мая вопрос "о пребывании в Финляндии т. Ерзинкяна" обсуждался на заседании партбюро, которое, осудив его за "грубое нарушение принципиальных основ партийной этики", выразившееся в том, что он "днюет и ночует с торговкой - нашим классовым врагом", постановило вызвать бывшего торгпреда для объяснений. Но тот отказался явиться, вследствие чего партбюро, рассмотрев 27 мая вопрос "о сожительстве т. Ерзинкяна с гражданкой Эрола в связи с его прибытием в настоящее время в Финляндию", решило немедленно апеллировать к ЦКК и ЦК ВКП(б). Хотя уже 9 июня из Москвы пришла телеграмма за подписью замнаркомторга с предписанием Ерзинкяну выехать в Москву, тот ответил, что находится в отпуске, который еще не истек.

Последний раз в торгпредстве его видели 14 июня, а утром 17 июня адвокатское бюро Э. Энберга предъявило к оплате вексель на сумму в 260 тыс. руб. или 5,2 млн. финских марок, выписанный Ерзинкяном и выданный-де им год назад местному домовладельцу К. В. Шалину. Поскольку в книгах торгпредства указанный вексель не значился, 19 июня оно заявило о его подложности и потребовало от финских властей привлечь Ерзинкяна к судебной ответственности. Но, приступив к предварительному дознанию, гельсингфорсская уголовная полиция проявила явное нежелание его арестовывать, на чем, собственно, и настаивал Майский, который считал, что решившийся на подлог Ерзинкян пойдет дальше. И, действительно, в ночь на 21 июня 1930 г. редакция газеты "Helsingin Sanomat" получила открытое письмо бывшего торгпреда, сопровождавшееся просьбой сообщить его текст в другие издания12.

В своем заявлении, озаглавленном: "Два слова, почему я отказываюсь возвратиться в СССР", Ерзинкян писал: "Начиная с октября прошлого года, советский полпред в Гельсингфорсе Майский и его второй секретарь Красовский посредством письменных и телеграфных доносов в Москву начали обвинять меня в том, что, будто бы, я имею сношения с финляндско-английской контрразведкой, приставили ко мне шпионов и т. д. После того, как это дело было рассмотрено в Москве, я получил возможность отправиться в Финляндию на две недели, с 1 по 15 мая. Но едва я успел пересечь границу между Финляндией и СССР, как снова начались слежка, доносы, вызовы к секретарю Чека, требования отправиться для разъяснений в управление Чека, угрозы отправить меня в СССР и т. д., все по тем же причинам - связь с английско-финляндской разведкой. Это печальное дело, продолжающееся уже 9 месяцев, огорчало меня до бешенства, и я решил не возвращаться в СССР (хотя там остаются мои дети и другие близкие) и вообще удалиться от политики. Хочу надеяться, что Майский, Красовский и другие не вынудят меня больше вспоминать о них"13.

Узнав около двух часов ночи о том, что в утренних газетах должно появиться данное заявление, Майский немедленно разослал по всем редакциям свое официальное коммюнике, в котором указывал, что бывший торгпред скрылся после совершения ряда подлогов и будет привлечен к судебной ответственности. В тот же день Майский обратился в МИД Финляндии с настоятельным требованием арестовать Ерзинкяна, что возымело, наконец, действие, и уже вечером его заключили под стражу. Торгпредству не стоило большого труда доказать, что оно не получало никаких денег по спорному векселю, не вело никаких дел с бюро Энберга и в то время, когда вексель был якобы выписан, имело на текущем счету в одном из банков свыше 5 млн. марок, в связи с чем отнюдь не нуждалось в дополнительных средствах. Но Ерзинкян, по выражению Майского, "выкинул свой козырной трюк", объяснив следователю, что никаких следов данного векселя в торгпредских книгах, действительно, нет, ибо он являлся не каким-то обыкновенным, а..."политическим".

Подследственный утверждал, что приехавший в мае 1929 г. в Гельсингфорс полпред Майский привез с собой "секретный приказ" о выдаче ему из средств торгпредства 25 тыс. фунтов стерлингов на цели "политической агитации". Поскольку такой суммы в торгпредстве не оказалось, ибо оно больше покупало, чем продавало, Ерзинкян обратился к финскому домовладельцу Шалину, пообещавшему достать необходимые деньги. 17 июня торгпред явился на квартиру Шалина, где они подготовили текст векселя на сумму в 5,2 млн. финских марок или 25 тыс. фунтов стерлингов, который Ерзинкян тут же, мол, подписал и удостоверил печатью. Получив вексель, Шалин вышел в другую комнату, с кем-то поговорил и вынес необходимую сумму наличными. Но так как операция не имела ничего общего с делами торгпредства, факт ее был зафиксирован лишь в тайной ордерной книге, хранящейся у полпреда, а "секретный приказ", согласно полученной инструкции, уничтожен с сообщением о его исполнении шифровкой в Москву. Допрошенный полицией Шалин подтвердил показания Ерзинкяна, указав, что деньги ему дал представитель одной из финских компаний, рассчитывавшей на лесную концессию в Карелии. Сам Шалин собирался получить за свое посредничество определенное количество акций, но так как вексель своевременно выкуплен не был, поручил бюро Энберга произвести взыскание денег с торгпредства14.

"Эта басня, - писал Майский, - была сдобрена целым рядом подробностей в духе уголовно-бульварных романов о "железных комнатах", специальной охране при стальных дверях из восьми человек, секретном отделении "Чека" и тому подобных "ужасах", которые-де укрываются под крышей большевистского полпредства в Гельсингфорсе. Весь этот бред сумасшедшего был подхвачен финской прессой и 27 июня на первой странице, под сенсационными антисоветскими заголовками, опубликован в газетах. Полпредство немедленно опровергло басню Ерзинкяна, заявив, что в ней нет ни одного слова правды и выдумана она исключительно для того, чтобы "придать видимость политического акта совершенному им чисто уголовному преступлению". Тогда Ерзинкян в газетах от 30 июня опубликовал факсимиле полученного им от ЦКК решения по своему делу. История, таким образом, все более разгоралась..."

В начале июля полицейское дознание было закончено, и дело передали на рассмотрение 3-го отделения Гельсингфорсского ратгаузского (городского) суда. При этом Ерзинкяна предполагалось выпустить из-под стражи, однако, благодаря нажиму полпредства на МИД Финляндии освобождение удалось предотвратить. Что же касается местного судопроизводства, то Майский описывал его так: "Оно еще и сейчас основывается на старом шведском кодексе 1734 г. и поэтому носит чрезвычайно архаический характер. Так, судебного следствия, в нашем смысле слова, в финских судах нет. Сначала полиция производит весьма поверхностное дознание, а затем передает дело в совершенно "сыром виде" в ратгаузский суд. Последний сам уже ведет расследование дела при участии сторон, вызывая свидетелей, производя экспертизы и т.п. Поэтому каждое дело тянется обычно очень долго, пока после ряда повторных заседаний суд не выясняет окончательно картины преступления, после чего он уже принимает решение. Приговор тоже объявляется не сразу, а лишь недели через две после вынесения. Судебный процесс носит не состязательные, а "инквизиционные" формы. Перекрестного допроса свидетелей нет. Вопросы свидетелю может задавать только председатель суда. Адвокаты сторон имеют право в письменном виде передавать свои вопросы свидетелям председателю, но последний решает, ставить их свидетелю или нет. Показания свидетеля, не дающего присяги, не считаются ни во что. Выступления адвокатов на иностранных языках не допускаются, требуются обязательно финский или шведский языки и т. д. и т. п. В силу указанных обстоятельств дело Ерзинкяна заняло 11 заседаний и тянулось в низшей инстанции полгода-с июля по декабрь"15.

На открывшемся 22 июля слушании дела подсудимый (типичный армянин, как описывала его пресса, "с острой бородкой и жгучими глазами") упорно придерживался своей версии. "Помимо займов чисто коммерческого свойства, я, - уверял Ерзинкян, - был вынужден устраивать т.н. "внутренние" секретные займы специально для надобностей полпреда, резидентов Чека и военного ведомства, когда они нуждались в деньгах. В таких случаях мне предъявлялись шифрованные требования из Москвы, где условно говорилось: "деньги возьмите у хозяина". За два года таким путем через мои руки прошло около 2 млрд. финских марок. На оплату таких займов мне присылали деньги в особых пакетах дипломатической почтой. Такие векселя считались секретными и к ним не применялись правила о двух подписях, тогда как на торговых векселях всегда была одна подпись - бухгалтера, а другая - моя. У меня было 13 бухгалтеров и 67 служащих. Наше помещение состояло из 32 комнат и, конечно, всем торговым векселям велся правильный учет и о них сообщалось Госбанку. Не нужно забывать, что в то время, когда Майский требовал с меня 25 тыс. ф. ст., в связи с необходимостью произвести немцам срочный платеж в 65 млн. рублей, у нас было катастрофическое положение с деньгами; мы были вынуждены продавать за бесценок товары; денег не было не только в Гельсингфорсе, но и в других торгпредствах. Это и было одной из причин, почему я обратился за займом к Шалину". Тот же, не скрывал Ерзинкян, "согласился ссудить мне эту сумму еще и потому, что я должен был ему устроить лесную концессию на 60 млн. рублей".

Касаясь того, что заставило его отказаться от возвращения в СССР, Ерзинкян повторил, что Майский, завидовавший-де успехам торгпреда, лживо обвинил его в связях с финской и английской контрразведками. "Вот уже 50 дней, - негодовал подсудимый, - как я содержусь в тюрьме, не имея возможности, вследствие этого, добыть доказательства своей невиновности, а Давыдов, этот бывший портной из Могилевской губернии, катается то и дело в Москву, фабрикует какие ему угодно документы... Я прошу суд освободить меня до приговора из заключения"16.

В доказательство своей версии Ерзинкян представил показания ряда свидетелей, причем не только Шалина, но и некоего лейтенанта Мустонена, подтвердившего, что именно он напечатал спорный вексель на своей пишущей машинке и присутствовал при обмене его на деньги. В свою очередь известная гельсингфорсская ясновидящая Коскинен, которую иногда посещал сам президент Л. Реландер, заявила, что видела злополучный вексель у Шалина именно в июне 1929 г. и даже предрекла ему в связи с этим всякие несчастья. Наконец, коммерсант Райкас утверждал, что лично привез Шалину из заграницы 12 тыс. ф. ст., а Эрола и другие менее важные свидетели дополняли и подкрепляли версию Ерзинкяна показаниями, данными под присягой. В результате суд посчитал доказанным, что Ерзинкян действительно взял у Шалина деньги, но не передал их по назначению, т. е. совершил растрату. Советская же сторона пыталась доказать, что вексель - подложный, так как составлен не в июне 1929 г., а годом позже, когда Ерзинкян не являлся уже торгпредом, и поэтому никаких денег получить не мог, а значит подсудимого надлежит судить за мошенничество и подлог. С целью доказательства своей версии торгпредство ходатайствовало о проведении экспертизы чернил, которыми Ерзинкян подписал вексель, однако, на состоявшемся 5 августа очередном своем заседании суд отклонил указанную просьбу.

Этому немало способствовало и усиление праворадикальных настроений в Финляндии и находившееся в пике своего развития т. н. "фашистское" лапуасское движение, названное по имени своего центра - деревни Лапуа. Лапуасцы, по оценке Майского, пытались спровоцировать конфликт с "восточным соседом" в надежде создать благоприятную почву для провозглашения военно-фашистской диктатуры, но предпринятая ими в октябре попытка государственного переворота не удалась. Напряженная внутриполитическая обстановка и обострение финляндско-советских отношений создавали дополнительные трудности в деле Ерзинкяна, которого лапуасцы взяли под особое покровительство и даже прикомандировали к нему военного юриста.

"В момент начала процесса, - отмечал Майский, - мы располагали только помощью юрисконсульта торгпредства - адвокатского бюро Хело и Иоутсенлахти. Оба они - социал-демократы, причем первый - плохой юрист, но видный член сейма и бывший министр социальных дел в социал-демократическом кабинете Таннера 1927 г., а второй - неплохой юрист для дел обыкновенного масштаба, но горький пьяница и человек, абсолютно лишенный всякой инициативы. Учитывая трудность и серьезность дела, мы хотели иметь по возможности лучшего адвоката Финляндии. К тому же Хело и Иоутсенлахти сильно трусили и на первых порах старались как-нибудь увильнуть от необходимости представлять советские интересы в суде. Мы начали поиски, но тщетно! Мы обратились к 11 известнейшим адвокатам Финляндии из разных политических партий - все отказались под разными благовидными предлогами, хотя все время чувствовалось, что делают это они с тяжелой душой, ибо предвкушали "хороший заработок". Один, более откровенный, сказал: "Если я возьму ваше дело, меня объявят под бойкотом и я потеряю всю свою прочую клиентуру". А другой, не менее откровенный, прямо заявил: "Я не хочу быть переброшенным в Россию!" Наконец, с большим трудом мы нашли одного известного выборгского адвоката Сарасте, который согласился выступать и который сразу же потребовал аванс в 1250 рублей. Пришлось исполнить его желание. Однако когда подошел день выступления в суде (19 августа), Сарасте вдруг оказался лишенным возможности исполнить взятое на себя обязательство и вместо себя послал своего "друга" - адвоката Миссимиеса. Накануне судебного заседания один из агентов Ерзинкяна всю ночь спаивал Миссимиеса (это выяснилось впоследствии), и тот явился в суд совершенно пьяным и, конечно, провалил для нас этот день"17.

Поскольку экспертиза установила, что печать на векселе является подлинной, суд постановил освободить Ерзинкяна из-под стражи. Полпред видел за этим влияние лапуасцев, которые даже приставили к подсудимому специальную охрану для защиты от "агентов Чека" и одно время предоставляли ему убежище в Лапуа. Кстати, уже 26 августа на заседании первого отделения ратгаузского суда, на котором рассматривался гражданский иск Шалина к торгпредству, впервые фигурировала официальная доверенность на имя Ерзинкяна, от 14 января 1929 г., согласно которой торгпред действительно уполномочивался выдавать "всевозможные обязательства, в том числе кредитные и вексельные"18.

В результате, сокрушался Майский, "Сарасте пришлось прогнать и иметь с ним еще неприятные денежные разговоры. Затем мы нашли еще одного адвоката, который согласился взять наше дело - социал-демократического депутата сейма Эриха. Он - член известной в Финляндии семьи, его родной брат был премьер-министром Финляндии, а ныне является финским посланником в Стокгольме. Казалось бы, можно было рассчитывать хотя бы на элементарную буржуазную честность со стороны столь видного человека. На деле, однако, вышло иначе. Эрих, подобно Сарасте, тоже согласился выступить от нашего имени на заседании 11 сентября и тоже попросил вперед аванс в размере 1250 рублей. Мы дали. И вот, в самый день заседания, за два часа до открытия заседания, Эрих вдруг является в торгпредство и заявляет, что условленный с ним гонорар (5000 руб. за ведение дела во всех инстанциях плюс 2500 руб. в случае выигрыша) его не удовлетворяет и что если мы не удвоим цифру, то он отказывается сегодня выступать. Это было самое нахальное вымогательство! Как ни критично было наше положение, но мы показали Эриху на дверь, и в спешном порядке мобилизовали Иоутсенлахти для выступления в суде 11 сентября"19.

На указанном заседании советская сторона выставила ряд свидетелей, которые показали, что первое знакомство Ерзинкяна с Шалиным состоялось лишь осенью 1929 г., то есть значительно позже даты, указанной на векселе. Однако все приглашенные свидетели являлись бывшими или настоящими работниками торгпредства, то есть "большевиками", не желавшими к тому же давать присягу, из-за чего они не произвели впечатление на суд и публику, которые им просто не поверили. Поистине "гласом вопиющего в пустыне" осталось и заслушанное судом официальное письмо Майского, подтверждавшего, что он не получал никаких денег от подсудимого, и заявление Иоутсенлахти, в котором утверждалось, что Шалин и Ерзинкян злонамеренно столковались с целью обманным путем заполучить более 5 млн. финских марок.

В то же время Ерзинкян, продемонстрировав суду всех своих финских свидетелей, добавил к этому еще два "козыря": первым стали показания специально приехавшего из Парижа некоего Н. Штильмана, который рассказал, как в мае 1929 г. лично передал коммерсанту Райкасу 12 тыс. ф. ст., доставленных-де последним Шалину. На вопрос, откуда он взял такую сумму, Штильман сначала немного замялся, но потом решительно ответил, что получил ее у парижского банкира Анри Дюпюи. Вторым "козырем", вызвавшим большую сенсацию, стал "документ-удостоверение", подписанный невозвращенцами Г. С. Агабековым, Г. З. Беседовским, СВ. Дмитриевским, Н. П. Крюковым-Ангорским, М. В. Наумовым, А. А. Соболевым, К. А. Сосенко и еще недавно служившим в гельсингфорсском торгпредстве Н. Р. Кастлем. В заявлении утверждалось, что при всех советских миссиях за границей имеются тайные канцелярии, руководимые представителями ИНО ОГПУ, в которых вся отчетность является секретной и недоступна рядовым служащим. Дмитриевский же показал суду, что, по его сведениям, ОГПУ ежегодно расходует на секретную работу в Финляндии около 600 тыс., а Коминтерн - несколько миллионов финских марок, причем именно торгпредства занимались тайной закупкой, перевозкой и хранением оружия для финских коммунистов20.

Переполненные, по выражению Майского, "антисоветскими гнусностями и клеветами" показания невозвращенцев были полностью зачитаны на процессе и широко распубликованы финской прессой, которая не обошла вниманием и длинного заявления Ерзинкяна, по-прежнему настаивавшего на политической подоплеке своего дела. Обращаясь к "многоуважаемым судьям", подсудимый, "перед лицом всей Европы", умолял их не отдавать его "в жертву темной игры темных сил", а, наоборот, позволить вывести Россию "из-под политического, экономического и морального ига", о котором с таким трудом проникают сведения через надежно охраняемую "агентами Чека" границу. В конце концов, признавался Майский, "с заседания 11 сентября Ерзинкян, несомненно, ушел победителем, и наша тактика в этот момент сводилась лишь к тому, чтобы оттянуть решение суда до более благоприятного для нас момента".

Понятно, что "разоблачения" Ерзинкяна использовались лапуасцами почти на каждом их собрании, а лидер организации В. Косола цитировал показания бывшего торгпреда на избирательном митинге 18 сентября, обещая, что на очередном судебном заседании 16 октября мир будет потрясен еще более "ужасными открытиями". Более того, специально опубликованная книжка "Пути лапуасского движения", которая, по словам полпреда, сплошь состояла из антисоветских речей Ерзинкяна на суде и показаний в его пользу, данных "корифеями невозвращенчества", стала чуть ли не главным агитационным пособием лапуасцев во время избирательной кампании в сейм. Даже правительственный официоз "Uusi Suomi" столь неумеренно защищал Ерзинкяна, что Майскому пришлось выступить по этому поводу со специальной нотой протеста. Хотя лапуасцы настаивали на выдворении Майского из Финляндии, правительство ограничилось требованием убрать из страны чекиста Красовского, который был вынужден покинуть Гельсингфорс.

"Испытав столько разочарований с финскими адвокатами, - продолжал Майский, - я решил попробовать со шведскими, учитывая, что швед может выступать в финском суде на своем родном языке, а к тому же в состоянии обнаружить больше смелости и независимости как гражданин другой страны, пользующийся значительным весом в Финляндии. Через наше полпредство в Стокгольме мне удалось завербовать одного из крупнейших шведских адвокатов, большого специалиста по вексельным делам, некоего Лагеркранца. Он приехал в Гельсингфорс и весьма рьяно принялся за дело. Но человеком он был совсем чуждого нам мира и весьма далеким от политики. Когда на одном из заседаний суда Ерзинкян, желая запугать и суд, и "общественное мнение" Финляндии, хвастливо заявил, что за два года работы в Гельсингфорсе через его руки прошло 50 миллионов рублей, которые он якобы передал агентам ГПУ, военной разведки и Коминтерна, бедный Лагеркранц совсем перетрусил и сбежал из суда, не досидев до конца заседания. В тот же вечер он на аэроплане улетел домой. В столь критическом положении я просил НКТ и НКИД спешно прислать нам какого-нибудь опытного русского юриста, который мог бы, если не сам выступать в суде, то хотя бы подготовлять такие выступления и вообще руководить нашей защитой".

Наркомторг прислал юрисконсульта берлинского торгпредства А. Ю. Рапопорта, но тот, поприсутствовав на одном из заседаний суда, в Гельсингфорсе не задержался и, вернувшись в Германию, сам перешел в ряды невозвращенцев. После всех этих злоключений Майский пришел к выводу, что в сложившихся условиях вряд ли удастся найти достаточно видного иностранного адвоката, готового защищать интересы СССР, вследствие чего сам взялся за ведение дела, уповая на собственные "здравый рассудок и политическую изворотливость" и используя в качестве ширмы финского адвоката Иоустенлахти, выполнявшего в суде указания полпреда. Однако после заседания 11 сентября для Майского стало ясно, что если не пустить в ход какие-либо "героические средства", дело будет несомненно проиграно.

"В связи с процессом, - отмечал полпред, - я уже не раз говорил с тогдашним мининделом Прокопе, требуя его помощи в целях выяснения истины. На протяжении всего разбирательства я произвел подобных демаршей свыше 15. Однако первоначально Прокопе относился к моим настояниям и протестам довольно прохладно. Во второй половине сентября мне улыбнулось счастье. Выпущенный под давлением лапуасцев на волю Ерзинкян немедленно же засел за писание "разоблачений" в виде книги под заглавием "Два года моей работы в Финляндии". Это был первый том его "мемуаров". Его он успел закончить к середине сентября и даже сдал для печатания в лапуасскую типографию. Второй том, посвященный его работе в СССР и "воспоминаниям" о руководящих товарищах нашей партии, был отложен Ерзинкяном на более поздний срок. Мне удалось узнать содержание первого тома, а также название типографии. В своей книжке Ерзинкян, между прочим, резко нападал на Прокопе, изображая его контрабандистом и безвольной игрушкой в советских руках. При ближайшем свидании с Прокопе я поделился с ним моими сведениями. Прокопе был страшно взбешен, но сначала не вполне мне поверил. Потом навел нужные справки и... превратился в нашего союзника в деле Ерзинкяна. Печатание книги Ерзинкяна было прекращено, а давление Прокопе на суд в нашу пользу явственно увеличилось".

Примерно в то же время полпреду стало известно, что между Шалиным и лейтенантом Мустоненом возник конфликт (возможно, эту информацию получили от некоей О. Мустонен, служившей в торгпредстве курьершей, но уволенной Ерзинкяном еще в сентябре 1928 г.). Суть дела заключалась в том, что за дачу нужных ему свидетельских показаний Шалин пообещал Мустонену 5 тыс. руб., но заплатил лишь 50, обещая выдать остальную часть суммы только после выигрыша дела в суде. Понимая, что это открывает некоторые перспективы в ходе, казалось бы, безнадежного для торгпредства процесса, Майский "через соответственные каналы" намекнул Мустонену, что если тот откажется от своих показаний и расскажет правду, то не останется внакладе и немедленно получит солидное вознаграждение. После некоторых колебаний Мустонен согласился, но, поскольку он боялся лапуасцев, пришлось отправить его в Стокгольм, где в присутствии нотариуса лейтенант и поведал, как в действительности было дело. Более того, Мустонен доказал свое алиби, то есть, что он не мог находиться на квартире Шалина 17 июня 1929 г., и представил расписку последнего, коей тот обязывался выдать ему 5 тыс. руб. за лжесвидетельство. Новые показания сыграли роль поворотного пункта в процессе Ерзинкяна, и тот на заседании суда 16 октября был вновь заключен под стражу, причем вместе с ним за решетку отправились Шалин и Райкас, превратившиеся из свидетелей в обвиняемых.

Далее удалось выяснить, что та серия бланков, на одном из которых и был выписан спорный вексель, поступила в торгпредство на месяц позже указанной на нем даты. Это стало новым ударом по выстроенной Ерзинкяном схеме защиты, которая стала окончательно разваливаться, когда выяснилось, что никакой Анри Дюпюи по указанному Штильманом адресу в Париже не проживает и вообще там нет банкира с таким именем, что подтверждали официальные документы из Франции. Суд и печать были ошеломлены этими фактами, но Майский считал, что нужен еще один, решающий, удар, дабы чаша весов окончательно склонилась на сторону торгпредства.
"После некоторого размышления, - сознавался полпред, - я пришел к выводу, что наиболее слабым звеном в ерзинкяновской цепи является Шалин, старик, слепой, богач, попавший в тюрьму. Поэтому через соответственные каналы я начал с ним переговоры. Я предложил такую сделку: Шалин делает суду полное сознание и прекращает начатое было им 25 августа гражданское дело против торгпредства по взысканию спорного векселя, а мы по возможности щадим Шалина в ходе процесса и не возражаем против его освобождения из тюрьмы до окончания разбирательства. Шалин колебался. Тогда я вспомнил о его феноменальной жадности и скупости, о которых по Гельсингфорсу ходят анекдоты, и попробовал поймать его на деньги. Я предложил, в дополнение к прочим условиям, еще отказаться от требования с него судебных издержек по гражданскому делу (максимум мы могли получить 500 руб.). Алчная душа Гарпагона не выдержала, и Шалин согласился. Действительно, 21 ноября он в письменном виде представил суду свое сознание, а 24 ноября аннулировал гражданское дело против торгпредства. Теперь для Ерзинкяна наступила катастрофа. Все возведенное им здание с треском рушилось. В результате сознания Шалина были арестованы Эрола и гадалка Коскинен. Припертые к стене, все эти мошенники стали топить друг друга и наперерыв делать "сознания"...".

При этом выяснилось, что 17 июня 1929 г. Ерзинкян, конечно, не выписывал никакого векселя и соответственно не получал по нему никаких денег, но зато Эрола активно посредничала в сделках торгпредства с финскими коммерсантами, беря с них "комиссионные" за свои услуги. Так, за содействие Шалину в получении лесной концессии Эрола получила 15 тыс. руб., а торгпред, вечно нуждавшийся в деньгах и тоже не побрезговавший "премиальными", - 12,5 тыс. рублей. Неудивительно, негодовал Майский, что перед своим отъездом из Гельсингфорса в феврале 1930 г. Ерзинкян "имел массу денег, швырял ими направо и налево, - мы только не могли понять, откуда они у него". С целью же поддержания доверия к себе Ерзинкян уверял Шалина и Эрола, что уезжает в Москву, дабы "стать народным комиссаром торговли вместо Микояна". Но "Кареллес", с подачи Майского, не утвердил оформленный Ерзинкяном концессионный договор, и, вернувшись в мае в Финляндию, экс-торгпред узнал, что разозленный Шалин категорически требует возвращения напрасно затраченных им денег. Поскольку же ни Эрола, ни тем более Ерзинкян не могли вернуть Шалину полученные ими комиссионные, а тот грозил сообщить обо всем в Москву, тем самым, пояснял Майский, отступление в СССР Ерзинкяну было отрезано: "Полученная в феврале взятка крепко держала его в Финляндии. Вместе с тем Шалин наступал все более угрожающим образом. В этой крайности Ерзинкян и Эрола напали на мысль подделать торгпредские векселя и по ним получить с торгпредства деньги, - конечно, в таком размере, чтобы можно было рассчитаться с Шалиным, а вместе с тем и самих себя обеспечить на остаток жизни. Но на торгпредских векселях всегда имеется штамп торгпредства. Вот для того, чтобы, улучив удобный момент, поставить на свою подделку торгпредский штамп, Ерзинкян в начале июня и ходил так упорно в торгпредство. И, в конце концов, ему удалось это сделать"21.

Хотя сам Ерзинкян утверждал теперь, что, выписав злополучный вексель в декабре 1929 г., передал его Эрола, и о дальнейшей судьбе ничего не знал, выяснилось, что он сфабриковал не один, а четыре векселя - примерно на 400 тыс. рублей. Если бы торгпредство согласилось оплатить первый из них, ему затем предъявили бы остальные, а в случае проигрыша дела советской стороне пришлось бы отдать, вместе с процентами и судебными издержками, около полумиллиона рублей. Но, благодаря давлению лапуасцев, как уверял Майский, не желавших бросать "своего друга" на произвол судьбы, суд признал Ерзинкяна и Эрола виновными только "в покушении на мошенничество, не увенчавшееся успехом", приговорив обоих к четырехмесячному тюремному заключению. Гораздо более суровая кара выпала на долю их соучастников, которым, кроме попытки мошенничества, инкриминировали лжесвидетельство и подстрекательство к оному, в результате чего Коскинен приговорили к тюремному заключению сроком на 18 месяцев, Шалина - на 22 месяца, а Райкаса - на три года. Суд также постановил взыскать с осужденных 80 тыс. финских марок в качестве судебных издержек22.

После поражения на нашумевшем судебном процессе в Париже в январе 1930 г. по аналогичному делу СМ. Литвинова (родного брата наркоминдела СССР), обвинявшегося в подделке векселей берлинского торгпредства и оправданного судом присяжных, Москве следовало расценивать осуждение Ерзинкяна и его сообщников как победу не только юридическую, но и политическую23. Однако в появившейся 26 декабря 1930 г. в "Правде" заметке "Дело проходимца Ерзинкьяна, агента финляндских фашистов" выражалось гневное возмущение относительно того, что, "несмотря на наличие неопровержимых улик, на полную доказанность совершенного Ерзинкьяном мошенничества, финляндский суд, обычно не скупящийся на самые свирепые приговоры борцам революционного рабочего движения, обнаружил в отношении явного вора и мошенника исключительную мягкость...". Естественно, что Майский заявил официальный протест в связи с необъективностью суда в отношении Ерзинкяна, а тот, в свою очередь, немедленно обжаловал приговор во второй судебной инстанции - гофгерихте, вплоть до решения которого получил возможность оставаться на свободе.

"Прокопе сообщил мне, - указывал Майский, - что ввиду моего протеста Ерзинкян, впредь до окончания дела, будет сослан в маленький провинциальный город, где за ним будет строго следить полиция. Это обещание, однако, было в дальнейшем выполнено лишь отчасти. Ерзинкян действительно жил в провинции, но, во-первых, из маленького городка он скоро был переведен в крупный центр Таммерфорс, а, во-вторых, ему часто разрешалось приезжать на время в столицу". Хотя 23 марта 1931 г. гофгерихт утвердил во всех частях приговор первой инстанции, экс-торгпред перенес дело в Верховный суд Финляндии, который 23 июля постановил...удвоить срок заключения двум главным подсудимым - Ерзинкяну и Эрола, вновь арестованным и препровожденным в гельсингфорсскую тюрьму для отбытия наказания. Одновременно суд уменьшил сроки заключения Шалина и Райкаса, соответственно - до 6 и 26 месяцев. В итоге, докладывал полпред Сталину, "мы можем все-таки чувствовать известное удовлетворение, ибо политически Ерзинкян убит и здесь нам в первый раз удалось посадить в тюрьму крупного невозвращенца, наклеив ему на лоб ярлык уголовного мошенника... Есть основания думать, что дело Ерзинкяна явилось хорошей острасткой для тех потенциальных невозвращенцев, которые, к сожалению, еще до сих пор не перевелись в наших заграничных аппаратах".

Но еще 2 февраля 1931 г. "Правда" напечатала большую статью "Свиное рыло невозвращенца", в которой, описывая ход дела экс-торгпреда, подчеркивала, что "оно с необыкновенной яркостью обнаруживает подлинное лицо, или, вернее, "свиное рыло" тех изменников, которые, подобно Беседовскому, Дмитриевскому и другим, перебежали в лагерь классового врага и теперь пытаются представиться "политическими" героями, не смогшими примириться с "режимом Чека". Заявляя, что "попытка Ерзинкяна задрапироваться в тогу "политического мученика" окончательно провалилась", а на его лбу "ярко горит клеймо самого обыкновенного уголовного мошенника", газета пыталась уверить читателей, что все невозвращенцы - такие же проходимцы.

Но, пожалуй, самое поразительное, что, выйдя из тюрьмы, Ерзинкян обратился за помощью ни к кому иному как к... Микояну! На что надеялся экс-торгпред, еще 10 августа 1930 г. исключенный из рядов ВКП(б), "как изменивший делу рабочего класса", и заклейменный на родине "уголовником" и даже "агентом финляндских фашистов"? И, тем не менее, в июле 1932 г. управляющий секретариатом Наркомата снабжения СССР, которым руководил в то время Микоян, направляет, по его поручению, в ЦКК ВКП(б), НКИД и заместителю председателя ОГПУ Г. Г. Ягоде копии двух недатированных, весьма косноязычных (возможно, из-за перевода?), телеграмм Ерзинкяна, посланных им из Данцига. Трудно в это поверить, но "невозвращенец" просился...в СССР!

"С большими трудностями, - говорилось в первой из телеграмм, - наконец, освободившись от тех дней [так в тексте. - В. Г.] только сегодня, я обратился к здешним непосредственно нашим разрешить мне приехать после двухлетнего пленения. Я - не преступник, не изменник ни на одну минуту. Будучи в плену в течение двух лет под судебными следствиями, ежедневно нахожусь под смертельной опасностью. Надеюсь доказать нашему суду это все свидетельскими показаниями. Я послал из той страны, через наших, мою книгу в 500 страниц с заглавием "Два года плена в руках противника". Прошу мне разрешить приехать, судиться и скрыть [видимо, открыть. - В. Г.] все. Я только сегодня физически имею возможность к Вам обратиться. Сурен". Вторая телеграмма гласила: "Опять прошу разрешения приехать. Ни на одну копейку не совершал грязного дела. Теперь и всегда меня держали здесь силой. Разрешите мне издать листовки [? - В. Г.]. Я приеду и предстану перед судом. Сурен"24.

Дождался ли Ерзинкян ответа из Москвы и как сложилась дальнейшая его судьба, к сожалению, неизвестно...

Примечания

1. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Материалы справочной группы (далее - МСГ), л. 204, 171, 86. Краткие сведения о С. Е. Ерзинкяне см. также: Вопросы истории, 2000, N 1, с. 59 - 60; РУПАСОВ А. И. Советско-финляндские отношения. Середина 1920-х - начало 1930-х гг. СПб. 2001, с. 310.
2. РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 15202/6176, л. 2 - 3; оп. 112, д. 65, л. 107.
3. Там же, оп. 3, д. 672, л. 3; МСГ, л. 70, 183 - 185, 166.
4. Там же, л. 153 - 154, 273.
5. Там же, л. 150, 118 - 119.
6. Там же, л. 134, 173 - 176.
7. РАПОПОРТ А. Советское торгпредство в Берлине. Из воспоминаний беспартийного спеца. Нью-Йорк. 1981, с. 222.
8. РГАСПИ, ф. 17, оп. 74, д. 57, л. 44; МСГ, л. 214 - 216.
9. Там же, ф. 85, оп. 27, д. 191, л. 1.
10. Там же, МСГ, л. 222 - 223, 240.
11. Там же, л. 143 - 146, 256, 243 - 245.
12. Там же, л. 286 - 287, 236 - 239; ф. 17, оп. 36, д. 1536, л. 118.
13. Почему гельсингфорский торгпред отказывается вернуться в СССР. - Сегодня. Рига. 23.VI.1930, N 171.
14. Скандал в полпредстве. (От нашего корреспондента). - Руль. Берлин. 4.VII.1930, N 2918; Скандал в гельсингфорском торгпредстве. Опять неоплаченные векселя. - Последние новости. Париж. 22.VI.1930, N 3378; Дело торгпреда Эрзинкьяна. (От собственного корреспондента). - Возрождение. Париж. 1.VII. 1930, N 1855.
15. РГАСПИ, МСГ, л. 266 - 267.
16. Гельсингфорский торгпред перед судом. - Возрождение. 13.VIII.1930, N 1898; 14.VIII.1930, N 1899.
17. РГАСПИ, МСГ, л. 264 - 265.
18. Эрзинкиан освобожден. - Руль. 22.VIII. 1930, N 1907; Дело Эрзингияна. - Возрождение. 31.VIII.1930, N 1916.
19. РГАСПИ, МСГ, л. 264.
20. Дело торгпреда Эрзинкиана. Заявление 8 невозвращенцев. - Возрождение. 14. IX. 1930, N 1930; Сенсационные разоблачения на процессе Эрзинкиана. Письмо из Финляндии. - Там же. 18.IX.1930, N 1934.
21. РГАСПИ, МСГ, л. 261 - 269, 241.
22. Дело гельсингфорского торгпреда. - Возрождение. 26.XII. 1930, N 2033; Дело Эрзинкьяна. - Последние новости. 26.XII. 1930, N 3565.
23. О деле С. М. Литвинова см.: Вопросы истории, 2000, N 10, с. 98 - 112.
24. РГАСПИ, МСГ, л. 257, 293 - 295.

Вопросы истории. - 2005. - № 7. - С. 69-86.

Тема несколько обросла мифами - сначала черносотенное движение сплошь критиковали (за ними закрепилась репутация погромщиков и террористов), затем, наоборот, несколько героизировали. Я немного покопался в материалах, предпринял попытку разобраться в этом вопросе.
Для начала пара ссылок.
Степанов С.А. Черносотенный террор 1905-1907 гг. http://www.memo.ru/history/terror/stepanov.htm
Кожинов В. "Черносотенцы" и революция
http://www.hrono.ru/libris/kozh_chern.html
С. Кара-Мурза:
http://www.hrono.ru/statii/2003/black.html

Начну, пожалуй, с краткой справки о черносотенном движении.

Во первых строках отмечу, что в конце 1905 г. возникло несколько черносотенных организаций: Союз законности и порядка (Орел), Партия народного порядка (Курск), Царско-народное общество (Казань), Самодержавно-монархическая партия (Иваново-Вознесенск), Белое знамя (Нижний Новгород), Двуглавый орел (Киев), Союз русских православных людей (Шуя). Однако большинство из них ограничивали свою деятельность пределами одного города, уезда, редко – губернии.

А вот Союз Русского Народа, созданный в Санкт-Петербурге в ноябре 1905 г., изначально позиционировался как всероссийский, поэтому через полгода практически вся страна была покрыта сетью провинциальных отделов. Ряды черносотенцев быстро росли, и к концу 1907 – началу 1908 гг. в 2229 местных организациях числилось, согласно данным Министерства внутренних дел, более 400 тыс. человек. Правда, есть один любопытный нюанс: черносотенцы не пользовались существенной поддержкой в районах с преобладающим русским населением и там, где русское население отсутствовало или было незначительным (Финляндия, Польша, Прибалтика, Кавказ), а наиболее активно действовали в районах со смешанным национальным составом (Белоруссия, Украина).

Идеология Союза строилась на известной формуле "самодержавие, православие, народность", при этом резкой критике подвергались как капитализм (считался искусственно взращиваемой и органически чуждой для России хозяйственной системой), так и демократия с «буржуазными ценностями» и индивидуализмом. Основа программы черносотенцев - сохранение неограниченной монархии, при этом четко разделяли "самодержавие" и "абсолютизм", основанный не на православно-церковном и земско-государственном единении и общении царя с народом, а на праве сильного, а также дворянских привилегий и крестьянской общины. Еще один важный лозунг: "Россия для русских" (под этим понималось все славянское население).

Социальный состав был весьма пестрым, от представителей аристократии, до крестьян (наиболее массовый характер приобрело вступление в Союз русского народа в Волынской и Подольской губерниях, где действовала Почаевская лавра, руководимая черносотенным духовенством). Были созданы и рабочие организациями (в частности, киевский Союз русских рабочих, руководимый типографщиком К. Цитовичем). Весьма сильные позиции монархисты занимали на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, который в то тоже время по праву считался бастионом социал-демократов.

Союз возглавлял врач А.И. Дубровин, его ближайшими помощниками стали В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков, к руководящему составу относились также филолог А.И. Соболевский, хранитель Горного музея Н.П. Покровский, художник А.А. Майков (сын известного поэта), адвокаты А.И. Тришатный и П.Ф. Булацель, оптовый рыботорговец И.И. Баранов, издательница Е.А. Полубояринова (казначей союза), председатель совета Гостиного двора в Петербурге П.П. Сурин.
На выборах в I Государственную Думу монархисты потерпели сокрушительное поражение - за них проголосовало всего 9,2 % выборщиков, в результате среди депутатов Думы не оказалось ни одного представителя Союза, но в дальнейшем им удалось добиться некоторых успехов, и депутатами II Думы стали Пуришкевич и Крушеван(они стали первыми депутатами, удаленными из зала заседаний за хулиганское поведение). В III и IV Думах у правых было уже примерно 140 мандатов, однако к тому времени Союз русского народа распался. Сначала из него вышел Пуришкевич (он возглавил Русский народный союз имени Михаила Архангела), а затем и Марков. Причины - как личное самолюбие, так и политические разногласия.

В 1911-1912 гг. Союз русского народа распался на две враждующих партии – Всероссийский дубровинский Союз русского народа и обновленческий Союз русского народа. Первая (во главе с Дубровиным) осталась на прежних позициях необходимости возвращения к дореформенному самодержавию, назначение депутатов Государственной Думы императором, выступала против реформ П.А. Столыпина (разрушение общины). "Обновленцы" во главе с Марковым полагали, что необходимо считаться с существованием выборной Думы (при этом призывали выбрать «чисто русскую»), полностью поддерживали столыпинские преобразования. Обе партии просуществовали до 1917 г.
Но дробление на этом не закончилось, постепенно стал сказываться многослойный состав черносотенных организаций и социальные противоречия в них (к примеру, сельские подотделы Союза русского народа выступали за принудительную конфискацию помещичьих земель). В конце концов местные отделы вышли из-под контроля центра, и к 1914 г. черносотенный лагерь представлял собой конгломерат разрозненных, конкурирующих между собой группировок.
Использована работа:
Политические партии России: история и современность. М., 2000.

Здесь же приведу любопытный документ.

Цит по: Союз русского народа по материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства / Сост. А. Чернавский. М.; Л., 1929. С. 92-93.

В. Б. БЕЗГИН. КРЕСТЬЯНСКИЙ САМОСУД И СЕМЕЙНАЯ РАСПРАВА (КОНЕЦ XIX - НАЧАЛО XX ВВ.)

Согласно нормам обычного права самыми тяжкими преступлениями в деревне являлись поджог, конокрадство и воровство. В крестьянском представлении кража считалась более опасным преступлением, чем преступления против веры, личности, семейного союза и чистоты нравов. Потерпевший рассматривал кражу его зерна или коня как покушение на него самого вопреки официальной трактовке такого рода преступлений уголовным кодексом. Из всех имущественных преступлений самым тяжким в селе считалось конокрадство, так как потеря лошади вела к разорению крестьянского хозяйства. Мужик полагал, раз преступление направленно против него лично, то и наказание должно быть прямым и непосредственным. Кроме того, он не был уверен в том, что преступника накажут - конокрады умело скрывались1.

Факты самосуда над конокрадами были отмечены большинством исследователей русской деревни2. Священник села Петрушково Карачевского уезда Орловской губернии Птицын в сообщении 25 мая 1897 г. так описывал местный самосуд: "С ворами и конокрадами крестьяне расправляются по-своему и могут убить совсем, если вовремя пойман, а увечья часто бывают таким людям"3. К конокрадам, застигнутым на месте преступления, крестьяне были безжалостны. Сельский обычай требовал немедленной и самочинной расправы над похитителями лошадей. Вот некоторые примеры таких самосудов. В деревне Танеевка Обоянского уезда Курской губернии "крестьяне как-то гнались за вором, укравшим лошадь и, поймав его в лесу убили". Житель села Казинки Орловского уезда той же губернии В. Булгаков 30 июня 1898 г. сообщал в этнографическое бюро: "Крестьяне с конокрадами поступают очень жестко, если поймают с лошадьми. Доносят начальству они редко, а большей частью расправляются самосудом, т. е. бьют его до тех пор, пока он упадет полумертвым"4. Этнограф Е. Т. Соловьев в своей статье о преступлениях в крестьянской среде приводит примеры, когда пойманным конокрадам вбивали в голову гвозди и загоняли деревянные шпильки под ногти5. Единственное, что могло спасти конокрада или поджигателя от смерти это самооговор в убийстве. По юридическим обычаям, крестьяне считали себя не в праве судить за грех (убийство) и передавали задержанного в руки властей.

Решение о самосуде принималось, как правило, на сходе домохозяевами 35 - 40 лет во главе со старостой. Приговор выносился втайне от местных властей, чтобы они своим вмешательством не препятствовали расправе. Практически всегда уличенного вора ждала смерть. Так, крестьяне деревни Григорьевской Самарской губернии 3 декабря 1872 г. собрались на сходку и порешили поймать Василия Андронова, обвиняемого в конокрадстве и поджоге, и разобраться с ним. Под предводительством старосты он был найден и убит. В Казанской губернии крупный вор по общему согласию крестьян был убит на берегу реки сельским старостой железным ломом и зарыт в песок. В Саратовской губернии шестерых конокрадов повесили и бросили в снег. Застигнутого с поличным конокрада застрелили из ружья в Вятской губернии. Крестьяне Самарской губернии делали на "каштанов" (конокрадов) облавы, а при их поимке бросали жребий, кому приводить приговор мирского схода в исполнение6. Даже если вора не убивали сразу, его ожидала суровая кара. Например, Ельшанский сельский сход Актырского уезда решил сам судить всех воров, уличенных в краже лошадей. В качестве наказания им назначали до 200 ударов розгами, это притом, что сход редко приговаривал виновных более, чем к 20 ударам. Часто такие экзекуции заканчивались смертью.

Не менее жестоко в деревне расправлялись и с поджигателями. Пожар для деревянных строений села был поистине страшным бедствием. Последствием огненной стихии являлось полное разорение крестьянского хозяйства.

Поэтому жители села не церемонились с теми, кто пускал "красного петуха". Если поджигателя задерживали на месте преступления, то его жестоко избивали так, что он умирал7. По сообщению корреспондента "Тамбовских губернских ведомостей" в селе Коровине Тамбовского уезда крестьянина, заподозренного в поджоге, привязали к хвосту лошади, которую затем несколько часов гоняли по полю8. Традиция крестьянского самосуда отличалась особой устойчивостью. Сами использовавшие разрушительную силу огненной стихии в борьбе с ненавистным помещиком, крестьяне были непримиримы к тем, кто поджигал их избы и имущество. В 1911 г., по сообщению в департамент полиции, в селе Ростоши Борисоглебского уезда Тамбовской губернии был избит и брошен в огонь крестьянин Пастухов, задержанный местными жителями за поджог риги9. В корреспонденции из деревни Муравьево Краснохолмского уезда Тверской губернии за 1920 г. дано описание сельского самосуда. Очевидец произошедшего события рассказал о расправе местных жителей над Клавдией Морозовой, обвиненной в пожаре, который уничтожил половину деревни. "Раздался крик: "Бей ее!" и вся озверевшая толпа с проклятиями иступленными воплями набросилась на Морозову. Милиционер ничего не мог поделать, и дикий самосуд свершился, в нем приняли участие и дети. Били ее каблуками, поленьями, вырывали волосы, рвали одежду, особенно зверствовали женщины, с матерей брали пример и дети. Морозову убили. Но убить толпе было мало, на тело плевали, ругали, потом потащили топить в пруду"10.

Решительно крестьяне расправлялись и с ворами, застигнутыми на месте преступления. Автор обзора об обычаях крестьян Орловской губернии в конце XIX в. писал, что "преступникам мстят, только захвативши на месте преступления, бьют, иногда и убивают до смерти. Бьют все как хозяин, так и соседи". В декабре 1911 г. в департамент полиции поступила информация о том, что "в с. Никольском Богучарского уезда Воронежской губернии совершен самосуд над тремя крестьянами за кражу с взломом из амбара. Один преступник убит, другой искалечен, третьему удалось бежать. За самосуд арестовано 6 крестьян". Самосуд был не только результатом эмоционального всплеска, проявлением коллективной агрессии, то есть непосредственной реакцией на произошедшее преступление, но и действием, отсроченным во времени, не спонтанным, а обдуманным. В селе Троицком Новохоперского уезда Воронежской губернии 13 апреля 1911 г. были задержаны крестьяне Митасов и Попов, укравшие на мельнице рожь и муку. При конвоировании задержанных толпа крестьян пыталась отбить их у стражников для учинения самосуда над ворами11. Вмешательство со стороны власти воспринималось крестьянами как досадное препятствие, могущее помешать справедливому возмездию.

Самосуд являлся не просто личной расправой потерпевшего, в наказании участвовали и другие члены общины. В жестокой самочинной расправе соединялись воедино чувства мести, злобы и страха. Именно страх превращал деревню в коллективного убийцу. Объясняя этот феномен, Н. М. Астырев в "Записках волостного писаря" утверждал, что крестьяне, воспитанные на страхе, сами прибегали к этому методу воздействия. "Отсюда и сцены дикого самоуправства, - писал автор, - когда при отсутствии улик за какое - либо деяние, наводящее страх (колдовство, поджог, конокрадство) доходят своими средствами, бьют, калечат, убивают и жгут"12. Чувство коллективного страха перед преступником, который разгуливал на свободе, а, следовательно, мог и впредь учинить подобное, и толкало сельский мир на скорую расправу. В народе говорили: "Ни чем вора не уймешь, коль до смерти не убьешь"13. Другой причиной было то, что крестьяне не верили в заслуженное возмездие. Так, в селе Низовом Тамбовского уезда в 1884 г. участились случаи самоуправства с ворами. Местные жители говорили: "Поди, там, таскайся по судам, с каким-нибудь негодяем, вором, а лучше всего топором в голову, да и в прорубь"14. Народные расправы в конце XIX в. заканчивались ежегодными убийствами. В 1899 г. уездный исправник проводил расследование в селе Щучье Бобровского уезда Воронежской губернии по делу об убийстве трех крестьян. Выяснилось, что "крестьяне убиты всем обществом, по мнению которого они постоянно занимались кражами, сбытом краденых вещей и вообще были людьми небезопасными для окружающего населения"15.

Крестьяне были убеждены в своем праве вершить самосуд, и при таких расправах они не считали убийство грехом. Убитого самосудом общество тайком хоронило, зачисляя его в список без вести пропавших. Судебные власти пытались расследовать факты самосудов, ставшие им известными. Все усилия полиции выяснить обстоятельства произошедшего, найти преступника, как правило, были безрезультатны. Определить виновного было сложно, так как на все вопросы следователя крестьяне неизменно отвечали, что "били всем миром", или говорили: "Да мы легонько его, только поучить хотели. Это он больше с испугу умер"16. Те немногие дела, которые доходили до суда, заканчивались оправдательным приговором, который выносили присяжные из крестьян17. Традиция самочинных расправ отличалась устойчивостью, что подтверждалось фактами крестьянских самосудов, отмеченных в советской деревне в 20-е гг. XX века18.

Самосуду в деревне подвергали неверных жен и распутных девок. По народным понятиям разврат являлся грехом, так как он задевал честь семьи (отца, матери, мужа). Гулящим девкам отрезали косу, мазали ворота дегтем, завязывали рубаху на голове и по пояс голыми гнали по селу. Еще строже наказывали замужних женщин, уличенных в прелюбодеянии. Их жестоко избивали, затем нагими запрягали в оглоблю или привязывали к телеге, водили по улице, щелкая по спине кнутом.

Особой категорией сельских самосудов следует признать самочинные расправы, учиненные на почве суеверия. Во время деревенских бедствий, будь то мор или эпидемия, на сельских колдунов и ворожеек указывали как на причину постигших несчастий. И они становились жертвой крестьянской мести. Как свидетельствуют документы, самосудов над колдунами, завершавшихся убийствами, было немало. Крестьяне хорошо понимали, что в этом вопросе они не могут надеяться на официальный закон, который не рассматривал колдовство как преступление. Неудовлетворенные таким положением вещей селяне брали инициативу в свои руки. В народных представлениях убить колдуна не считалось грехом19. Информатор из Орловского уезда А. Михеева сообщала: "Убить колдуна или сжечь его, мужики даже за грех не считают. Например, жила одна старуха, которую все считали за колдунью. Случился в деревне пожар, мужики приперли ее дверь колом, избу обложили хворостом и подожгли"20.

Другими служителями сатаны, как считали в деревне, были ведьмы. Жители села были убеждены, что ведьмы портили людей, изводили скотину. Порча производилась посредством собранных в ночь Ивана Купалы трав наговорами на еду и питье. Человек, на которого навели порчу, начинал чахнуть или делался "припадочным", или начинал "кликушествовать". Только сглазом можно было объяснить, почему вдруг корова перестала доиться или молодая девушка "таяла" на глазах21. Повсеместно ведьм считали виновницами летних засух и неурожаев. В селе Истобном Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии в начале XX в. крестьяне чуть не убили одну девушку, которую подозревали в ворожбе. Девка эта якобы ходила голая по селу и снятой рубахой разгоняла тучи. Вмешательство местного священника спасло несчастную от расправы22.

За менее тяжкие преступления, такие как кража одежды, обуви, продуктов, воров в селе подвергали "посрамлению". Обычное право предусматривало наказания вовсе неизвестные официальному законодательству. Одно из таких - обычай срамить преступника, то есть подвергать его публичной экзекуции, унижающей его честь и достоинство. Крестьяне объясняли существование этого обычая тем, что "сраму и огласки более всего боятся"23. Такая форма самосуда носила, прежде всего, демонстрационный характер. Ритуалом "вождения" вора община показывала свою власть и предупреждала жителей деревни, что в случае воровства кары не избежит никто. По приговору сельского схода уличенного вора, порой нагишом, с украденной вещью или соломенным хомутом водили по селу, стуча в ведра и кастрюли. Во время такого шествия по селу каждый желающий мог ударить преступника24. Били по шее и в спину, чтобы истязаемый не мог определить, кто наносит удары. После такого публичного наказания вора сажали в "холодную", а затем передавали в руки властей. С этой же целью, "для сраму", применялись общественные работы. Женщин заставляли мыть полы в волостном правлении или мести улицы на базаре. В селе Новая слобода Острогожского уезда Воронежской губернии мать и дочь за дурное поведение очищали слободскую площадь от навоза. Мужики, в качестве наказания, исправляли дороги, чинили мосты, копали канавы25.

Коллективные расправы над преступником в ходе самосуда служили действенным средством поддержания сельской солидарности. Община решительно пресекала споры, проявление вражды между односельчанами, то есть все то, что могло разрушить социальные связи и общность людей. Участие селян в самосудах служило и возможностью выхода энергии агрессии, затаенной вражды. Мирской приговор, предшествующий самосуду, придавал ему в глазах крестьян законную силу и делал месть со стороны жертвы маловероятной.

Не менее жестоким был семейный самосуд. Вот пример такой домашней расправы. Свекровь застала невестку с холостым братом мужа. На семейном совете порешили наказать "гулену". Муж, свекровь и старший брат попеременно избивали ее плетью. В результате истязания несчастная более месяца лежала при смерти26. В другом случае для расправы оказалось достаточным одного подозрения в супружеской неверности. Мать и сын в течение нескольких дней били беременную невестку. После очередного избиения она "выкинула" ребенка и сошла с ума27.

Безотчетная власть мужа над женой отражена в народных поговорках: "Бью не чужую, а свою"; "хоть веревки из нее вью"; "жалей как шубу, а бей, как душу" 28. Этот варварский обычай, шокировавший просвещенную публику, в деревне являлся делом обыденным. С точки зрения норм обычного права битье жены не считалось преступлением в отличие от официального права. Рукоприкладство в деревне было чуть ли не нормой семейных отношений. "Бить их надо - бабу да не бить, да это и жить будет нельзя". Мужик бил свою жену беспощадно, с большей жестокостью, чем собаку или лошадь. Били обычно в пьяном виде за то, что жена скажет поперек или из-за ревности. Били палкой и рогачем, сапогами, ведром и чем попало29. Порой такие расправы заканчивались трагически. В местных газетах того времени периодически появлялись сообщения о скорбном финале семейных расправ. Приведем одно из них. "Тамбовские губернские ведомости" в номере 22 за 1884 г. писали, что в деревне Александровке Моршанского уезда 21 февраля крестьянка, 30 лет от роду, умерла от побоев, нанесенных ей мужем.

Русский мужик старался следовать традиции, соответствовать образу "грозного мужа". "Крестьянин сознает, что он глава жены, что жена должна бояться своего мужа, вот он и выражает свое превосходство перед нею, внушает ей боязнь, уважение к себе кулаком, да вожжами" - делился своими впечатлениями о деревенских нравах священник из Курской губернии. Корреспондент В. Перьков из Волховского уезда Орловской губернии сообщал: "Власть мужа состояла в том, что он мог от нее требовать работы и полнейшего повиновения во всем. Он мог ее бить, и соседи относятся к этому хладнокровно. "Сама себе раба, коль не чисто жнет" - говорят они". Общественное мнение села в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. Соседи, не говоря уже о посторонних людях, в семейные ссоры не вмешивались. "Свои собаки дерутся, чужая не приставай" - говорили в селе. Иногда крестьяне колотили своих жен до полусмерти, особенно в пьяном виде, но жаловались бабы посторонним очень редко. "Муж больно бьет, за то потом медом отольется"30. Сама женщина относилась к побоям как к чему-то неизбежному, обыденному, своеобразному проявлению мужниной любви. Не отсюда ли пословица "Бьет - значит любит!"

Поводов для семейного рукоприкладства всегда было более чем достаточно. "Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить"31. Такая "учеба" в селе воспринималась не только как право, но и как обязанность мужа. Крестьяне говорили, что "бабу не учить - толку не видать". О живучести таких взглядов в сельской среде свидетельствуют данные по Больше - Верейской волости Воронежской губернии, собранные краеведом Ф. Железновым. В своем исследовании за 1926 г. он приводил результаты ответа крестьян на вопрос "Надо ли бить жену?" Около 60% опрошенных ответили утвердительно, считая это "учебой". И только 40% сельских мужиков считали, что делать этого не следует32.

Главной причиной семейного самосуда являлся факт супружеской измены. Прелюбодеяние не признавалось основанием для расторжения брака. От обманутого мужа ожидали вразумления неверной жены, а не развода. Жен, уличенных в измене, жестоко избивали. На такие расправы в селе смотрели как на полезное дело, по понятиям крестьян с женой всегда нужно обращаться строго - чтобы она не забаловалась.

Вот описания нескольких эпизодов расправ мужей с неверными женами в селах Орловского уезда в конце XIX века. "Жену, захваченную на месте преступления, муж, крестьянин села Мешкова привязал вожжами к воротам, а косами за кольцо в воротах и начал бить. Он бил ее до посинения и иссечения тела. Затем несчастная три раза поклонилась, при всей родне, мужу в ноги и просила прощения. После этого ее принудили пойти по селу, и, заходя в каждый дом, заказывать женщинам, не делать этого". "В деревне Кривцовой мужья наказывали своих жен за прелюбодеяние, связав им назад руки, а сами брали жен за косы и секли ременным кнутом (женщины при этом были в одних рубахах) объясняя, за что они их бьют". "В деревне Суворовке муж на жене-прелюбодейке пачкал дегтем рубаху и запрягал в телегу без дуги, а хомут надевал на голову. Волосы обязательно были распущены. Муж садился на телегу, брал в руки кнут и при огромном стечении народа ехал вдоль деревни, что не есть силы, подгоняя ее кнутом, приговаривая: "Ну, черная, не ленись, вези своего законного мужа". В соседнем селе Людском обманутый муж сначала, совсем не по-людски, бил жену ремнем, затем привязывал к столбу на улице, распустив волосы и обсыпав пухом. После этого он бил ее по щекам ладонями и плевал в лицо: "Больно и стыдно тебе от моего наказания, а мне еще было больнее и стыднее, когда я узнал, что ты развратничала"33. Публичность наказания и его назидательный характер являлись непременными атрибутами семейного самосуда.

Насилие порождало насилие, создавало примеры для подражания. И то, что шокировало стороннего наблюдателя, воспринималось в деревне как обыденное явление. Интересное суждение о сельских нравах приводил в своих мемуарах А. Новиков, прослуживший семь лет в должности участкового земского начальника Козловского уезда Тамбовской губернии. Он писал: "В крестьянской семье, чем где-либо проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить свою жену; подрастают дети, отец и мать берутся их пороть; старится мужик, вырастает сын и он начинает бить старика. Впрочем, бить на крестьянском языке называется учить: муж учит жену, родители учат детей, да и сын учит старика - отца, потому что тот выжил из ума. Нигде вы не увидите такого царства насилия, как в крестьянской семье"34.

Русская баба, являясь объектом насилия, репродуцировала его. Сама, терпя побои, воспринимая их как должное, она культивировала эту "традицию" у подрастающего поколения. Приведу описание сцены семейной расправы, произошедшей в селе Александровке. Этот документ обнаружен мной в архиве редакции "Красный пахарь" и датирован 1920 годом. "На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением как бесплатным зрелищем. Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: "Ничего, бабы живучи!" "Марья Трифовна, - обратилась одна из баб к свекрови. - За что вы человека убиваете?". Та ответила: "За дело. Нас еще не так били". Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: "Сашка, ты что ж не поучишь жену?" И Сашка, совсем парнишка дает тычок своей жене, на что мать замечет: "Разве так бьют?". По ее мнению так бить нельзя - надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: "Дура, ты, дура, мало еще тебе!"35.

Крестьянство России на рубеже веков сохраняло обычаи, выработанные веками. Об официальных законах деревня имела смутное представление и продолжала регулировать свои семейные и общественные отношения нормами обычного права. Стремление крестьян подчиняться суду своих односельчан, часто ничего общего не имеющего с судом формальным, следует объяснить тем, что он вполне удовлетворял нормам народной морали. Сохранение самосуда в крестьянской среде отражало приверженность жителей села традициям общинного уклада. Карательный характер народных расправ был направлен против преступлений, последствия которых грозили существованию крестьянского хозяйства. Жестокость наказания была обусловлена как желанием отомстить, так стремлением предотвратить рецидив подобных преступлений. Убийство преступника в ходе самосуда не считалось грехом и воспринималось как заслуженная кара.

Примечания

1. ФРЕНК С. Народная юстиция, община и культура крестьянства. 1870 - 1900. История ментальностей и историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М. 1996, с. 236.
2. ПОЛИКАРПОВ Ф. Нижнедевицкий уезд. Этнографические характеристики. СПб. 1912, с. 142; ТЕНИШЕВ В. Правосудие в русском крестьянском быту. Брянск. 1907, с. 33, 47; СЕМЕНОВ С. П. Из истории одной деревни (записки волоколамского крестьянина). Кн. 7. 1902, с. 23; ПАХМАН С. В. Очерк народных юридических обычаев Смоленской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. I. СПб. 1878, с. 17.
3. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
4. Архив Российского этнографического музея (АРЭМ), ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6; д. 1215, л. 13.
5. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2. СПб. 1900, с. 281.
6. МАТВЕЕВ П. А. Очерки народного юридического быта Самарской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 30; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Преступление и наказание по понятиям крестьян Поволжья. Т. 2. СПб. 1900, с. 281, 282; ЯКУШКИН Е. И. Обычное право. Материалы для библиографии обычного права. М. 1910, с. 19.
7. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Жизнь "Ивана". Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб. 1914, с. 101.
8. Тамбовские губернские ведомости. 1884, N 27.
9. ГАРФ, ф. 102, д. 4. 1911, д. 449, л. 101об.
10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 106.
11. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 120а, л. 6; ф. 102 д. -4. 1911, д. 449, л. 104об., 52об.
12. АСТЫРЕВ Н. М. В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления. М. 1898, с. 263.
13. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Очерки крестьянского быта. Этнографическое обозрение. 1895, N 1, с. 31.
14. Тамбовские губернские ведомости, 1884, N 27.
15. ГАРФ, ф. 102. ДП. 2-е д-во, д. 158, ч. 15, л. 9об.
16. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6.
17. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Ук.. соч., с. 31.
18. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 105, 106.
19. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
20. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1316, л. 15.
21. ЛЕВИН М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи. Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М. 1997, с. 104.
22. ДЫНИН В. И. Когда расцветает папоротник... Народные верования и обряды южно-русского крестьянства XIX-XX веков. Воронеж. 1999, с. 94.
23. ОРШАНСКИЙ И. Г. Исследование по русскому праву обычному и брачному. СПб. 1879, с. 140.
24. ГАРФ, ф. 586, оп. 1,д. 114, л. 6.
25. ЗАРУДНЫЙ М. И. Законы и жизнь. Итоги исследования крестьянских судов. СПб. 1874, с. 180; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Самосуды у крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 15 - 16; ЯКУШКИН Е. И. Ук. соч., с. 28.
26. ТЕНИШЕВ В. Ук. соч., с. 64.
27. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2, с. 293.
28. БУНАКОВ Н. Сельская школа и народная жизнь. СПб. 1907, с. 50, 51; ИВАНИЦКИЙ Н. А. Материалы по этнографии Вологодской области. Сборник для изучения быта крестьянского населения России. М. 1890, с. 54.
29. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Ук. соч., с. 5.
30. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 686, л. 23; д. 1011, л. 2, 3; д. 1215, л. 3.
31. НОВИКОВ А. Записки земского начальника. СПб. 1899, с. 16.
32. ЖЕЛЕЗНОВ Ф. Воронежская деревня. Больше-Верейская волость. Воронеж. 1926, с. 28.
33. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1245, л. 8, 9.
34. НОВИКОВ А. Ук. соч., с. 9 - 10.
35. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 113.

Вопросы истории. - 2005. - № 3. - С. 152-157.

15 апреля 1795 года Екатерина II подписала Манифест о присоединении к России Литвы и Курляндии.

Великое княжество Литовское, Русское и Жамойское – так официально называлось государство, просуществовавшее с XIII века по 1795 год. Ныне на его территории находятся Литва, Белоруссия и Украина. По наиболее распространённой версии Литовское государство было основанооколо 1240 года князем Миндовгом, который объединил литовские племена и начал поступательно присоединять раздробленные русские княжества. Эту политику продолжили и потомки Миндовга, особенно – великие князья Гедимин (1316 – 1341), Ольгерд (1345 – 1377) и Витовт (1392 – 1430). При них Литва присоединила земли Белой, Чёрной и Красной Руси, а также отвоевала у татар матерь городов русских – Киев.

Официальным языком Великого княжества был русский (именно так он назывался в документах, украинские и белорусские националисты именуют его, соответственно, «староукраинским» и «старобелорусским»). С 1385 года между Литвой и Польшей было заключено несколько уний. Литовская шляхта стала перенимать польский язык, польскую Герб Великого княжества Литовскогокультуру, переходить из православия в католичество. Местное население подвергалось притеснениям по религиозному признаку.

На несколько веков раньше, чем в Московской Руси, в Литве (по примеру владений Ливонского Ордена) было введено крепостное право: православные русские крестьяне стали личной собственностью полонизированной шляхты, перешедшей в католичество. В Литве полыхали религиозные восстания, а оставшаяся православная шляхта взывала к России. В 1558 году началась Ливонская война.

В ходе Ливонской войны, неся ощутимые поражения от русских войск, Великое княжество Литовское в 1569 году пошло на подписание Люблинской унии: Украина полностью отходила от княжества Польше, а сохранившиеся в составе княжества земли Литвы и Белоруссии входили с Польшей в состав конфедеративной Речи Посполитой, подчиняясь внешней политике Польши.

Результаты Ливонской войны 1558 – 1583 годов закрепили положение Прибалтики на полтора века до начала Северной войны 1700 – 1721 гг.

Присоединение Прибалтики к России в ходе Северной войны совпало с проведением Петровских реформ. Тогда Лифляндия и Эстляндия вошли в состав Российской Империи. Сам Пётр I пытался невоенным способом наладить отношения с местным немецким дворянством, потомками немецких рыцарей. Первыми были присоединены Эстония и Видзем – по итогам войны в 1721 года. И лишь спустя 54 года по итогам третьего раздела Речи Посполитой Великое княжество Литовское и герцогство Курляндское и Семигальское вошли в состав Российской Империи. Произошло это после подписания Екатериной II манифеста от 15 апреля 1795 года.

После присоединения к России дворянство Прибалтики без каких-либо ограничений получило права и привилегии российского дворянства. Более того, остзейские немцы (преимущественно – потомки немецких рыцарей из Лифляндской и Курляндской губерний) были если не более влиятельной, то, во всяком случае, не менее влиятельной, чем русские, национальностью в Империи: многочисленные Екатерина IIсановники Империи имели остзейское происхождение. Екатерина II провела ряд административных реформ касательно управления губерниями, прав городов, где самостоятельность губернаторов возросла, однако фактическая власть, в реалиях времени, находилась в руках местного, прибалтийского дворянства.

К 1917 году прибалтийские земли делились на Эстляндскую (центр в Ревеле – ныне Таллинн), Лифляндскую (центр – Рига), Курляндскую (центр в Митаве – ныне Елгава) и Виленскую губернии (центр в Вильно – ныне Вильнюс). Губернии характеризовались большой смешанностью населения: к началу XX века в губерниях проживало около четырех миллионов человек, примерно половина из них была лютеранами, около четверти – католиками, и около 16% – православными. Губернии населяли эстонцы, латыши, литовцы, немцы, русские, поляки, в Виленской губернии была относительно высокая доля еврейского населения. В Российской империи население прибалтийских губерний никогда не подвергалось какой-либо дискриминации. Наоборот, в Эстляндской и Лифляндской губерниях крепостное право было отменено, например, гораздо раньше, чем в остальной России, – уже в 1819 году. При условии знания русского языка для местного населения не было никаких ограничений при приёме на государственную службу. Императорское правительство активно развивало местную промышленность.

Рига делила с Киевом право быть третьим по значимости административным, культурным и промышленным центром Империи после Санкт-Петербурга и Москвы. С большим уважением царское правительство относилось к местным обычаям и правовым порядкам.

Но уже в 1940 году после заключения пакта Молотова – Риббентропа последовало включение прибалтийских государств в состав СССР.

В 1990 году прибалтийские государства провозгласили восстановление государственного суверенитета, а после развала СССР Эстония, Латвия и Литва получили как фактическую, так и юридическую независимость.

Славная история, что Русь получила? Фашистские марши?

Забыли видно кто освобождал их от фашистов?

В прошлый год,в год юбилейный, когда домой вернулся Крым,

мы вспомнили в парад победный войны Священной горький дым,

как полыхали наши сёла, в глазах детей плескался страх,

жизнь стала страшной, невесёлой, огнём всё превращалось в прах.

Тянулся жуткой вереницей людской поток в пыли дорог

с полей исчезли даже птицы - шагнул враг мерзкий на порог.

К сверхкасте он себя причислил, уничтожая всё кругом,

бомбил, стрелял, сжигал без мысли, что всё аукнется потом.

Уже не раз народ словянский вступал в смертельный бой с врагом -

всегда им бит был "Конь Троянский" - ведь за спиной был отчий дом.

Швед утонул в озёрной жиже, бежал с полей стремглав Мамай,

французов гнали до Парижа, загнали немцев " за можай".

Теперь Америке неймётся - не жалко европейских стран

и, думает, что обойдётся и с рук сойдёт ей подлый план.

Они послушнее баранов под "дудку" пляшут дяди Сэма,

готовы поддержать османов в составе своего гарема.

Не жаль им своего народа, ведь, если "не дай Бог чего",

по воле "старого Урода" не смогут сделать ничего,

а хватанут они по полной, когда пройдёт стальной каток

по их позиции безвольной - глядеть забудут на Восток.

И жаль, что в эту свистопляску втянули близкий нам народ,

кто вместе с Русью, без опаски, взашей гнал смело всякий сброд.

Народ свой, мерзко одурманив, в своей стране людей стравив,

и алчно деньги прикарманив, жизнь круто к худшему сменив,

на шоколадном, сладком троне, сидит дряхлеющий баскак,

на жизненном страны изломе - от денег пухнет вурдалак.

А дядя Сэм, усмешку пряча, Русь обвинив во всех грехах,

не видит смерть, не слышит плача, не видит крови на руках.

Задача главная побольше военный утвердить бюджет,

что будет с Украиной, с Польшей - проблемы безразличней нет.

Не может долго продолжаться заокеанский беспредел,

не долго Сэму улыбаться осталось - есть всему предел.

И в это время непростое России лишь крепчает дух,

надёжнее в стране устои - не взять Россию на испуг.

Россия воевать не хочет, но надо также понимать

тем, кто доспехами грохочет, что не удастся Русь сломать.

Сегодня ближе мир к расколу - здесь очень важно устоять

всем от смертельного укола - и это следует понять.

История полна пороков, не требует их изучать,

но за незнание уроков, сурово может наказать.

И, чем в руках смертельней средства, тем всё обманчивей желанье

войнушки, как когда-то в детстве... И всем погибнуть в наказанье.

Русь помнит о своих братьях.

Неграждане?

Однако, нетолерантно, буде.

Путин приде, порядок наведе.

Статья рассказывает о государствах, которые входят в состав стран Балтии. Материал содержит данные относительно географического положения стран, их экономики и этнического состава. Формирует представление о торгово-экономических взаимоотношениях балтийских государств с соседними странами.

Список стран Балтии

К списку стран Балтии относятся:

• Литва,
• Латвия,
• Эстония.

Три суверенных государства были образованы в 1990 году после распада СССР. Страны имеют достаточно небольшие по площади и численности населения объемы. Государствами Балтии практически сразу же после провозглашения суверенитета был взят курс на интеграцию в общеевропейское экономическое, политическое и культурное пространство. Сегодня страны являются членами ЕС и НАТО.

Географическое положение Балтии

Территориально страны Балтии локализуются в юго-восточной части побережья Балтийского моря. Они размещены на границе Восточно-Европейской равнины и Польской низменности. На западных рубежах страны этого региона соседствуют с Польшей, на юге - с Беларусью, на востоке - с Россией.

Рис. 1. Страны Балтии на карте.

В целом географическое положение стран Балтии довольно выгодное. Они обеспечены выходом к Балтийскому морю. Балтийское море всегда обладало важной ролью в международных связях стран Европы.

ТОП-3 статьи которые читают вместе с этой

Земля Балтии бедна полезными ископаемыми. Значительными являются только запасы горючих сланцев, которые находятся в Эстонии. Залежи нефти и газа имеют местное значение.

Рис. 2. Добыча горючих сланцев в Эстонии.

Основные соседи стран Балтии - экономически развитые державы с постоянной экономикой и миролюбивой политикой. Швеция и Финляндия уже достаточно длительный период времени занимают на международной арене позицию нейтралитета и взаимовыгодного сотрудничества.

Народы стран Балтии

Демографическая ситуация в этих государствах довольно далека от благоприятной. Отмечается процесс естественного оттока населения. Кроме этого уровень смертности превышает показатели рождаемости. Результатом этого является сокращение численности населения всех трех стран.

Средний показатель плотности населения балтийских стран существенно ниже в сравнении с прочими европейскими государствами.

Размещено население во всех странах также достаточно неравномерно.

Наиболее густо заселены побережья и территории вокруг столиц. Везде высок уровень урбанизации, который доходит до цифры близкой к 70 %.

По показателям численности по населения лидируют столицы Балтии:

• Рига;
• Вильнюс;
• Таллин.

Рис. 3. Старая Рига.

В национальном составе преобладающими являются исконные этносы. В Литве процент коренного населения составляет свыше 80%, в Эстонии — почти 70 %, в Латвии — более половины (60 %).

Совсем недавно Россия и страны Прибалтики входили в состав одного государства. Теперь каждый идет своей исторической дорогой. Тем не менее нас волнуют экономические, политические и социальные реалии близлежащих государств. Давайте разберемся, какие страны входят в состав Прибалтики, узнаем об их населении, истории, а также проследуем их дорогой к независимости.

Страны Прибалтики: список

У некоторых наших сограждан возникает резонный вопрос: «Прибалтика - это какие страны?» Кому-то этот вопрос может показаться глупым, но на самом деле не все так однозначно.

Когда упоминают страны Прибалтики, то прежде всего имеют в виду Латвию со столицей в Риге, Литву со столицей в Вильнюсе и Эстонию со столицей в Таллине. То есть постсоветские государственные образования, находящиеся на восточном побережье Балтики. Многие другие государства (Россия, Польша, Германия, Дания, Швеция, Финляндия) также имеют выход в Балтийское море, но они в состав стран Прибалтики не включаются. Но иногда к данному региону относится Калининградская область Российской Федерации.

Где находится Прибалтика?

Какие страны Прибалтикии прилегающие к ним территории находятся на восточном побережье Балтийской акватории. Площадь самой крупной из них - Литвы составляет 65,3 тысячи км². Наименьшую территорию имеет Эстония - 45,2 тысячи кв. км. Площадь Латвии составляет 64,6 тысяч км².

Все прибалтийские страны имеют сухопутную границу с Российской Федерацией. Кроме того, Литва соседствует с Польшей и Беларусью, с которой граничит также и Латвия, а Эстония имеет морскую границу с Финляндией.

Располагаются страны Прибалтики с севера на юг в таком порядке: Эстония, Латвия, Литва. Причем, Латвия имеет границу с двумя другими государствами, а они между собой не соседствуют.

Население Прибалтики

Теперь давайте узнаем, из каких категорий по различным демографическим признакам состоит население стран Прибалтики.

Прежде всего, выясним численность жителей, которые населяют государства, список которых представлен ниже:

• Литва - 2,9 млн чел.;
• Латвия - 2,0 млн чел;
• Эстония - 1,3 млн чел.

Таким образом, мы видим, что самое большая численность населения у Литвы, а наименьшая - у Эстонии.

С помощью нехитрых математических подсчетов, сравнив площадь территории и численность жителей этих стран, можно прийти к заключению, что наибольшая плотность населения у Литвы, а Латвия и Эстония примерно равны по этому показателю, с небольшим преимуществом Латвии.

Титульными и крупнейшими по численности национальностями в Литве, Латвии и Эстонии являются, соответственно, литовцы, латыши и эстонцы. Первые два этноса принадлежат к балтийской группе индоевропейской языковой семьи, а эстонцы относятся к прибалтийско-финской группе финно-угорского языкового древа. Наиболее многочисленным национальным меньшинством в Латвии и Эстонии являются русские. В Литве они занимают второе по численности место после поляков.

История Прибалтики

С древнейших времен Прибалтику населяли различные балтийские и финно-угорские племена: аукштайты, жейматы, латгалы, курши, ливы, эсты. В борьбе с соседними странами собственную государственность удалось оформить только Литве, которая позже на условиях унии вошла в состав Речи Посполитой. Предки же современных латышей и эстонцев попали сразу под власть немецкого Ливонского ордена рыцарей-крестоносцев, а затем, территории, на которой они проживали, вследствие Ливонской и Северной войны были поделены между Российской империей, королевством Дания, Швецией и Речью Посполитой. Кроме того, из части бывших орденских земель было образовано вассальное герцогство - Курляндия, просуществовавшая до 1795 года. Правящим классом здесь была немецкая знать. К тому времени Прибалтика практически полностью находилась в составе Российской империи.

Все земли были разделены на Лифляндскую, Курляндскую и Эстлядскую губернии. Особняком стояла Виленская губерния, населенная главным образом славянами и не имеющая выхода к Балтийскому морю.

После гибели Российской империи, вследствие Февральского и Октябрьского восстаний 1917 года, независимость получили и страны Прибалтики. Список событий, которые предшествовали этому итогу, перечислять долго, да и он будет лишним для нашего обзора. Главное уяснить, что на протяжении 1918-1920 годов были организованы независимые государства - Литовская, Латвийская и Эстонская республики. Своё существование они прекратили в 1939-1940 годах, когда в качестве советских республик были присоединены к СССР вследствие пакта Молотова-Риббентропа. Так были образованы Литовская ССР, Латвийская ССР и Эстонская ССР. Вплоть до начала 90-х годов эти государственные образования входили в состав СССР, но в среде определенных кругов интеллигенции постоянно жила надежда на независимость.

Провозглашение независимости Эстонии

Теперь давайте поговорим о более близком к нам периоде истории, а именно о том отрезке времени, когда была провозглашена независимость стран Прибалтики.

Первой на путь отделения от СССР вступила Эстония. Активные протесты против советской центральной власти начались в 1987 году. Уже в ноябре 1988 года Верховный совет ЭССР издал первую среди советских республик Декларацию о суверенитете. Это событие ещё не означало выхода из состава СССР, но данный акт провозглашал приоритет республиканских законов над всесоюзными. Именно Эстония дала старт явлению, которое позже получило название «парад суверенитетов».

В конце марта 1990 года был издан закон «О государственном статусе Эстонии», а 8 мая 1990 года была задекларирована её независимость, и произошло возращение стране старого наименования - Эстонская Республика. Ещё раньше подобные акты приняли Литва и Латвия.

В марте 1991 года был проведен консультационный референдум, в котором большинство голосовавших граждан высказалось за выход из состава СССР. Но фактически независимость была восстановлена только с началом Августовского путча - 20 августа 1991 года. Именно тогда была принята резолюция о независимости Эстонии. В сентябре правительство СССР признало отделение официально, а 17 числа этого же месяца Эстонская республика стала полномочным членом ООН. Таким образом, независимость страны была полностью восстановлена.

Становление независимости Литвы

Инициатором восстановления независимости Литвы стала общественная организация «Саюдис», образованная в 1988 году. 26 мая 1989 года Верховным Советом Литовской ССР был провозглашен акт «О государственном суверенитете Литвы». Это означало, что при конфликте республиканского и всесоюзного законодательства приоритет отдавался первому. Литва стала второй республикой СССР, подхватившей у Эстонии эстафету в «параде суверенитетов».

Уже в марте 1990 года был принят акт о восстановлении независимости Литвы, которая стала первой советской республикой, которая заявила о выходе из состава Союза. С этого момента она стала официально именоваться Литовская Республика.

Естественно, что центральные власти Советского Союза признали данный акт недействительным и потребовали его отмены. С помощью отдельных подразделений армии правительство СССР попробовало вернуть контроль над республикой. В своих действиях оно опиралось также на несогласных с политикой отделения граждан внутри самой Литвы. Началось вооруженное противостояние, в ходе которого погибло 15 человек. Но атаковать здание парламента армия не решилась.

После Августовского путча в сентябре 1991 года СССР полностью признал независимость Литвы, а 17 сентября она вошла в состав ООН.

Независимость Латвии

В Латвийской ССР движение за независимость инициировала организация «Народный Фронт Латвии», которая была создана в 1988 году. 29 июля 1989 года Верховный Совет республики, вслед за парламентами Эстонии и Литвы, провозгласил третью по счету в СССР Декларацию о суверенитете.

В самом начале мая 1990 года республиканский ВС принял Декларацию о восстановлении государственной независимости. То есть фактически Латвия вслед за Литвой объявила о выходе из состава СССР. Но реально это произошло только через полтора года. 3 мая 1991 года был проведен опрос по типу референдума, в котором большинство респондентов высказалось за независимость республики. Во время переворота ГКЧП 21 августа 1991 года Латвии фактически удалось добиться независимости. 6 сентября 1991 года ее, как и остальные страны, входящие в состав Прибалтики, советское правительство признало независимой.

Период независимости стран Прибалтики

После восстановления своей государственной независимости все прибалтийские страны избрали себе западный курс экономического и политического развития. При этом советское прошлое в этих государствах постоянно порицалось, а отношения с Российской Федерацией остались достаточно напряженными. Русское население данных стран ограничено в правах.

В 2004 году Литва, Латвия и Эстония были приняты в Европейский Союз и в военно-политический блок НАТО.

Экономика стран Прибалтики

На данный момент прибалтийские страны имеют самый высокий показатель по уровню жизни населения среди всех постсоветских государств. Причем это происходит несмотря на то, что значительная часть инфраструктуры, оставшейся после советских времен, была разрушена или прекратила функционировать по другим причинам, а после мирового экономического кризиса 2008 года экономика стран Прибалтики переживает далеко не лучшие времена.

Наиболее высокий уровень жизни населения среди прибалтийских стран у Эстонии, а наименьший - у Латвии.

Различия между балтийскими странами

Несмотря на территориальную близость и общность истории, не стоит все-таки забывать, что прибалтийские страны являются отдельными государствами со своими национальными особенностями.

Например, в Литве, в отличие от других государств Прибалтики, очень крупная польская община, которая по численности уступает только титульной нации, а вот в Эстонии и Латвии - наоборот, среди национальных меньшинств преобладают русские. Кроме того, в Литве гражданство получили все лица, проживающие на её территории на момент обретения независимости. А вот в Латвии и Эстонии такое право было только у потомков тех лиц, которые жили в республиках до присоединения к СССР.

Кроме того, следует сказать, что Эстония, в отличие от других стран Прибалтики, довольно сильно ориентирована на государства Скандинавии.

Общие выводы

Все те, кто внимательно ознакомится с данным материалом, уже не спросят: «Прибалтика - это какие страны?» Это государства, которые имели довольно сложную историю, наполненную борьбой за независимость и национальную идентичность. Естественно, это не могло не оставить свой отпечаток на самих народах Прибалтики. Именно эта борьба оказала ключевое влияние на сегодняшний политический выбор государств Балтии, а также на менталитет тех народов, которые их населяют.